Так или иначе, но Кларе Гитлер предстояло умереть от легочного заболевания, но в точности не ясно — того же ли самого, от которого страдал, но вылечился ее сын!

К этому нам еще предстоит возвращаться.

Эпопея в Шпитале оставила, конечно, весьма значительный след в душе Гитлера, причем весьма особый. На нижеописанных чертах его личности и его поведения останавливали внимание многие, но самым дичайшим образом их не принято связывать со шпитальской эпопеей Гитлера.

Гитлеру в Шпитале пришлось решить массу частных технических задач, прежде всего — наладить постоянный доступ в дом № 36, в котором и были спрятаны сокровища. Для этого, повторяем, ему, вполне возможно, понадобилось убить бабушку. Но этим, конечно, проблемы не ограничивались.

Хотя сам он жил совсем рядом — у тетки Терезии в доме № 37, но не известно, запирался ли соседний дом тогда, когда в нем не было никого из постоянных жителей. Если запирался, то организовать изготовление отмычки или чего-либо подобного, конечно, не составляло труда. Наверняка эта задача была разрешена еще при жизни Алоиза. Но и этим решались не все проблемы: нужно было проникать в дом и действовать там бесшумно, не привлекая к дому постороннего внимания — тем более внимания самих хозяев, находящихся, возможно, неподалеку. При этом нужно было и не прозевать их возвращения домой!

Работы при этом Адольфу предстояло выполнить немало: обнаружить, наконец-то, местонахождение тайника (а он мог оказаться и не один!); создать затем собственный тайник или тайники, коль скоро было решено вывозить клад из Шпиталя частями — об этом мы расскажем ниже.

Собственные тайники следовало создавать где-то вне непосредственно жилой зоны: кто знает, как в дальнейшем будут складываться личные отношения Адольфа с жителями различных конкретных шпитальских домов; следовало обеспечить себе возможность добираться до спрятанных уже им самим сокровищ независимо от всего этого — лишь приехав в Шпиталь или даже в его ближние окрестности.

Затем предстояло перетаскать все эти сокровища из старых тайников в новые.

Что и кто при всем этом могло составлять непреодолимые препятствия — помимо дедушки, бабушки и местных мальчишек, воздействие которых было к весне 1906 года тем или иным способом преодолено?

Ответ очевиден: конечно — деревенские собаки!

И вот эти-то брехливые (а может быть — и кусучие) существа, вполне возможно, и составляли абсолютно непреодолимое препятствие для Адольфа в прежние годы! Это-то и было, вполне возможно, истинной причиной того, что Адольф забастовал в 1902–1903 годах, отказавшись подчиняться отцу, и вынужденно пошел на его убийство, не найдя никакого иного выхода из создавшегося тупика!

Все, что мы знаем о взаимоотношениях Гитлера и собак, не противоречит такой версии!

««Адольф Гитлер и его собаки» — отдельная глава в жизни нацистского вождя», [659] как сформулировал Гвидо Кнопп. Но ни он сам и никто другой так эту главу и не написали (насколько нам известно) — и это вовсе не случайно, поскольку у Гитлера с собаками складывались вовсе не простые взаимоотношения.

У Адольфа Гитлера с самого рождения и до начала Первой Мировой войны никогда не было собственной собаки. У его родителей было не принято держать животных в доме — и это вовсе не удивительно. Алоиз, его отец, напоминаем, практически постоянно держал пчел, а пчелы и домашние животные — категории существ, мало подходящих для общения друг с другом. Бывают пасечники, держащие в хозяйстве и собак и умеющие обращаться и с ними, и с пчелами одновременно — что очень непросто. Неудивительно, что Алоиз, с определенными усилиями отвлекавшийся на пчел от своих служебных забот, мог постараться оградить себя от подобных проблем. Отсюда — и все последствия для его детей, лишенных позднее всяких домашних животных.

При таких условиях дети не приучаются понимать животных — и нередко боятся их. Гитлер, скорее всего, не был исключением из этого правила. Неприязненно он относился, напоминаем, и к лошадям.

Собаки же (за исключением самых тупых из них) обычно хорошо чувствуют людей (в частности — детей), боящихся их — и нередко сами выступают с инициативами, провоцирующими подобные страхи — и в результате могут возникать вовсе не безобидные развлечения для их жертв. Шпитальские же мальчишки, недолюбливавшие Адольфа, также должны были бы заметить такую особенность их городского родственника — и уж тем более небезобидно подтравливать на него собак.

Алоиз Шикльгрубер-Гитлер явно не был универсальным гением — и многие стороны людского бытия оказывались сокрыты для него. Он, в частности, выросший от рождения и до шестнадцатилетия среди деревенских псов, мог просто не понимать того, как можно их бояться.

Это-то и создавало очередной барьер между ним и его сыном и сообщником: Адольфу очень неловко было признаваться перед отцом в такого рода страхах. Тем более, что отец, разумеется, не был в состоянии облегчить и эту проблему сына, возникшую в Шпитале. Зато сыну приходилось ждать отцовского обвинения в неспособности управиться и с такой незначительной проблемой; едва заикнувшемуся на эту тему Адольфу должно было стать это вполне понятным. Отсюда — еще один возможный мотив для назревания и трагической развязки конфликта между ними: ведь страхи и неспособности именно сына и срывали, повторяем, достижение поставленных целей.

Это — и мотив для того, чтобы уже подросшему Адольфу дополнительно собираться с духом при непосредственном переходе к запланированной операции осенью 1905 года.

Очутившись в 1905 году в Шпитале в отсутствии все тех же мальчишек и слегка научившись управляться с собственными страхами, Адольф должен был без особого труда приучить к себе в последующие месяцы всех окрестных дворовых собак: ведь деревенские собаки в большинстве — достаточно дружелюбные и не слишком злобные существа, отзывчивые на внимание и ласку. Понятно, что Адольфу нужно было добиться того, чтобы они ему подчинялись, не поднимали тревоги при его подозрительных действиях и даже, по возможности, служили ему охраной, выдавая своим поведением приближение к дому хозяев или кого-либо еще. Адольф был обязан справиться с этой проблемой — и справился в конце концов.