«Эх, проворонил. Нужно было сразу позвонить Бурмину. Он бы прислал кого-нибудь... Неужели этот человек член МОСХа? Вряд ли. Тогда я встречал бы его на собраниях... Ведь, можно сказать, ход к муренинской коллекции был в моих руках, вот растяпа!..»

Кузнецов вышел на улицу. Не доходя до метро, позвонил по автомату Бурмину и рассказал ему о встрече.

— Да-а... — протянул Бурмин, — действительно, трудно было в такой момент что-нибудь придумать. Спасибо, что позвонили, Николай Васильевич. Вы ведь понимаете, как важно нам выяснить, кто этот человек.

Бурмин рассматривал этюды Кораблева, расставленные на полу и стульях. Слева на стене приколоты три небольших рисунка. На одном — прямо на зрителя мчится на коне по степи женщина в военной гимнастерке и буденовке. На другом — комната богато обставленного дома, у горящего камина двое — та самая женщина с кружкой в руках и чубатый военный. На третьем — она уже в шинели, среди красноармейцев.

— Это что? Ваши иллюстрации? — спросил Бурмин.

— Да. К «Гадюке» Алексея Толстого. Заготовки на будущее. — Кораблев присел на диван. Ему вся эта история с Эньшиным была неприятна. Опять вспомнил, как читал чужие записки. До сих пор не мог успокоиться. «Но, впрочем, — оправдывал он себя, — иначе не обнаружились бы злоупотребления, о которых писал Истомин». Кораблев слышал разговоры о том, что в Художественном фонде, мол, встречаются люди нечистые, но то, что он узнал из «записок», было гораздо серьезнее. Он готов был всячески помочь в разоблачении жуликов. Ведь Дутько связан по работе с представителями зарубежных стран, а Дальнев — член правления, помимо прочих своих функций.

Бурмин присел к столу, достал блокнот и спросил Кораблева:

— Скажите, пожалуйста, вы занимаетесь и живописью и графикой?

— Источник материального существования для меня в основном книжная графика, хотя по образованию я живописец. Но так сложилась жизнь, что после войны ранение надолго вывело меня из строя, я мог работать только сидя или лежа. Стоять у мольберта не мог. Пришлось переучиваться. Но живопись не бросаю, даже в выставках иногда участвую. Но у меня, видите, пейзажи небольшого размера. Впрочем, «всяк поет по-своему».

— Андрей Андреевич, а как вы относитесь к преподавательской деятельности? Она, должно быть, много времени отнимает?

— Очень много. Но в ней и моя радость, даже годы свои порой перестаешь ощущать... Но позвольте и мне задать вопрос: вы имеете какое-нибудь отношение к искусству?

— Да, конечно, и даже имею специальное образование. Так насчет Эньшина... Вы ведь не так давно с ним знакомы?

— Нас с ним случай свел. Я рассказывал об этом... Эньшин ехал в Боровское за одним моим знакомым реставратором, Евгением Засекиным, он тогда в сельской церкви работал. До этого Эньшин с Засекиным не был знаком, но ему рекомендовали его как хорошего мастера. В Боровском случилась с Эньшиным неприятность — украли из его машины коробку. Он говорил, что там хранилась рукопись одного умершего писателя. Я не сомневаюсь, что это те самые злополучные «записки». А остальное вам известно.

Бурмин спросил:

— Не знаете, где сейчас Засекин? Чем занят?

— Пока он в Москве. Работает по договорам и чаще без них. Он ведь самоучка, диплома у него нет. Но талантлив — руки золотые.

— Какого рода старую живопись ему приходится реставрировать?

— Больше всего иконы. Эту работу ему дают коллекционеры и частники.

— Известен ли Засекин в среде реставраторов?

— Его многие знают и с работами знакомы.

— А Эньшин поддерживает с ним отношения?

— Он в него прямо-таки вцепился. Завалил работой.

— Куда же идут затем иконы?

— Не знаю. И Засекин тоже не знает — я как-то его об этом спрашивал.

— Откуда же берет иконы Эньшин?

— Я тоже поинтересовался. Он сказал, что у него много знакомых коллекционеров. Они дают ему на реставрацию.

— А как Засекин относится к Эньшину?

— На это затрудняюсь ответить... Но мне кажется — нормально.

— Вы у Эньшина дома бывали?

— Приходилось.

— А из его работ какие-нибудь видели?

— Нет, ни одной, кроме оформительских. Дома у него есть хорошие этюды разных художников, видно, что подобраны с пониманием. Особенно хороши работы Анохина, их у Эньшина штук пять.

— Это что же, покупки или подарки?

— Точно не знаю, но думаю, что купил. Я ему и порекомендовал это.

— Вы знакомы лично с Анохиным?

— Да. Встречаемся, чаще всего в МОСХе. Он еще молодой, лет тридцати с небольшим. Он иногда и дома у меня бывает.

— Какие отношения у Анохина с Эньшиным?

— Понятия не имею.

— Андрей Андреевич, о нашей встрече и разговоре, пожалуйста, не проговоритесь ни Засекину, ни Эньшину. Спасибо вам за беседу. — Бурмин поднялся. — Работы ваши с удовольствием посмотрел. И надеюсь, с вашего согласия, поддерживать наше знакомство. Не возражаете?

— Напротив. Я думаю, у нас вскоре будет повод встретиться у меня.

Проводив гостя, Кораблев задумался:

«Ну вот, про Евгения пришлось рассказать. Вдруг навлек на него неприятности? И какой дьявол меня за язык дернул? Про Эньшина-то надо было сказать, тут явно нечисто. А вот Засекина зря приплел... Как бы у него неприятностей не было. Надо бы бросить ему эту халтуру. Все богему изображает, лучше бы учиться пошел...»

После совещания с полковником Шульгиным было решено рассказать Кораблеву о поисках коллекции Муренина. У Кораблева много знакомых, связанных с коллекционерами, и, возможно, он сумеет что-нибудь выяснить.