Уэйд окончил школу неделю спустя, а мне еще оставалось два месяца. Проводив его, я остался один и подумал, что сейчас самое время испытать себя. Интересно, насколько я переменился, начал ли жить новой жизнью? Все это можно было проверить, увидевшись с Сэнди и с Джейн. Стану ли я снова их обманывать, снова ли погрязну в похоти или буду вести себя как добропорядочный христианин?

Когда я позвонил Сэнди, она сперва не поняла, кто я такой. Я сказал, что все время вспоминаю ее, что мне очень стыдно за свой тогдашний поступок. Нельзя ли встретиться и поговорить? Мы договорились, что я заеду на следующий вечер. Подойдя к двери ее квартиры, я увидел конверт. В конверте лежала записка: "Ушла по срочному делу. Не сердись. Может, так и лучше. Долго думала и решила, что нам не надо встречаться. На тебя не в обиде. Сэнди".

Дозвониться до Джейн было сложнее; поймать ее удалось только через неделю.

– Хэмилтон Дейвис? – переспросила Джейн. – Ну как же, прекрасно помню. Разве можно тебя забыть?

– Смеешься?

– Я? Смеюсь? Да Боже сохрани! Просто у меня голова идет кругом от всех твоих открыток и писем. Ты ведь такой внимательный – настоящий кавалер!

– Извини, Джейн. Я, конечно, виноват. – И я сказал, что все время вспоминаю ее, что мне очень стыдно за свой тогдашний поступок. – Нельзя ли встретиться и поговорить? Я мог бы заехать в субботу.

– Это было бы замечательно, но, увы, в субботу у меня стирка.

– И в следующую субботу у тебя, конечно, тоже стирка?

– Нет, в следующую субботу я буду вязать себе свитер.

– Извини, Джейн. Ты права – так мне и надо.

– Не стоит извиняться. Просто у меня куча дел. Итак, Господь Бог сделал первый шаг, оградив меня от искушения. Вскоре Он снова обратился ко мне, на этот раз в лице майора Гаффни. Однажды, придя на занятия, мы увидели объявление: всем собраться в актовом зале. Там нас ждал майор Гаффни. Поднявшись на сцену, он хмуро оглядел аудиторию и произнес речь.

– Мне не хотелось бы об этом говорить, – начал он, – но я как староста курса обязан заявить вам следующее. То, что я сейчас скажу – ни для кого не новость. Начиная с Рождества, большинство из вас только и делало, что било баклуши. Это видел я, это видели преподаватели. Так дальше продолжаться не может. Задумывались ли вы над тем, во сколько обходится ваша учеба государству? Здесь работают двести русских преподавателей – знаете ли вы, сколько это стоит? Армия требует от вас только одного: чтобы вы каждый день трудились шесть часов в классе и еще три часа тратили бы на самостоятельную работу. Это самое малое, что вы можете сделать для страны. Так вот, если, начиная с этого дня, ваше отношение к учебе не изменится, кое-кого придется отчислить. И не мне вам говорить, куда их направят. Один пинок под зад – и вы уже в пехоте. Так что решайте сами: или вы исполняете свой долг здесь, или занимаетесь физподготовкой в Форт-Беннинге. У меня все.

После этой выволочки мы вернулись в класс. Целый день все ходили как в воду опущенные, но к вечеру многие повеселели и разошлись настолько, что даже стали передразнивать Гаффни. Особенно они прицепились к "физподготовке в Форт-Беннинге", и в столовой сообщали всем подряд, что ждет каждого, кто не подтянется в учебе. Я смеялся, но позднее, сидя над домашним заданием, не мог отделаться от мыслей о том, что сказал майор. Я и правда не задумывался над тем, во сколько обходится мое обучение в школе. И баклуши я бил – это точно. И долга своего перед родиной я, конечно, не исполнял как следует. И пусть я считался одним из лучших на курсе, а майор Гаффни плелся где-то в хвосте, но ведь я три года учил русский в университете, а он нет. В Калифорнии я не выказал себя с лучшей стороны, и чтобы загладить эту свою вину перед Богом, мне требовалось оставшиеся два месяца трудиться не покладая рук. Время еще было.

Заключительная часть программы была посвящена военной лексике, и преподавали ее нам люди, когда-то служившие в Советской Армии. Я зубрил как проклятый. В классе я шпарил наизусть по-русски так, что все только поражались. Что сталось с прежним Хэмом, куда девались беспечность и безалаберность? Их больше не было. На занятиях по устному переводу я стремился получать самые трудные задания и бывал счастлив, если мне доставалось что-нибудь в таком духе: "Это легкие танки Т-70. Их главной функцией является проведение разведывательных действий и обеспечение безопасности, но они могут также использоваться как огнеметные установки". Или: "Это 45-миллиметровые противотанковые орудия, обладающие пологой траекторией выстрела и высокой скоростью стрельбы, составляющей до пятнадцати выстрелов в минуту". Чтобы все выглядело по-всамделишному, я вечерами проигрывал диалоги в лицах, а когда оставался в классе один, представлял себе, будто нахожусь на поле боя. Какой-то генерал, как две капли воды похожий на Джорджа Паттона, кричит: "Где, черт возьми, переводчик?!" Перед ним понуро сидит русский офицер, ошеломленный быстротой нашего наступления. Меня спешно проводят к генералу; я встаю у него за спиной, и мы вдвоем раскалываем съежившегося от страха пленного. Мое знание русского языка может повлиять на ход истории.

Что с того, что мои товарищи стали все больше и больше отдаляться от меня? Я поступил в школу не для того, чтобы ублажать их, а чтобы служить Богу и родине. Как бы в ответ на мои грозные замыслы «Правда» опубликовала полный список нашего курса, при этом обозвав школу переводчиков "логовом шпионов". Когда я увидел этот номер газеты, у меня глаза полезли на лоб. Подумать только, до окончания школы осталось каких-нибудь две недели – и вот вам, пожалуйста, все наши фамилии напечатаны на первой полосе, а в пятой строке сверху стоит: "Дэйвис, Гамильтон, ефрейтор". Как им удалось заполучить этот список? Может быть, они узнали о произошедшей во мне перемене? И почему они считают, что школа переводчиков готовит шпионов? Но, как бы то ни было, а "логово шпионов" – это звучало здорово и поражало воображение. Уже на следующий день один из наших остряков сочинил нечто вроде школьного гимна:

Целиком отдавшись изучению русского языка, я тем не менее понимал, что Бог ждет от меня чего-то большего. Когда-нибудь мне придется отчитаться за каждый свой поступок, и я начал менять привычный образ жизни. Теперь я все реже заглядывал по вечерам в пивную, что находилась в двух шагах от школы. Однажды, когда я все-таки туда зашел, меня окликнул один курсант из нашей казармы: