Два дня спустя Эрика снова пошла на свидание с майором, и когда они вечером подъехали к его дому, я уже стоял там наготове. На счастье, неподалеку была автобусная остановка, так что я держался поближе к ней. Хотя было довольно тепло, я надел длинное пальто, чтобы спрятать под ним бинокль. Окна в квартире Холлорана были открыты, а жалюзи в гостиной немного приподняты. Оглянувшись и удостоверившись, что вокруг никого нет, я шмыгнул между двух кустов, вытащил бинокль и навел его на окно гостиной. Я увидел, как Эрика опускается в кресло, а Холлоран наклоняется налить ей вина. Упрятав назад бинокль, я подкрался к окну, и до меня донеслись звуки тысячи скрипок, игравших мелодию из «Лорраины» Мантовани. Что сейчас говорит Холлоран? "Эрика, где ты была всю мою жизнь?", "Я пью за тебя, Эрика!" Стараясь не шуметь, я вернулся на свой наблюдательный пункт. Автобусы подъезжали к остановке и отъезжали, но всякий раз, когда вокруг никого не было, я приникал к биноклю. Сначала Эрика с майором сидели на диване и разговаривали, потом танцевали. Целуются ли они сейчас? Мне были видны только их ноги. Когда я посмотрел в бинокль в следующий раз, в гостиной их не было. Куда они пошли? На кухню? В спальню? Это, кажется, угловое окно. И вроде бы там горит какой-то свет? Был ли он раньше, а я его просто не заметил, или его только что зажгли? Вон за занавеской мелькнула какая-то тень – или нет?

Внезапно я услышал позади себя шаги. Я тут же спрятал бинокль и пошел прямиком через газон. Оглянувшись, я увидел, что за мной идет какой-то вахмистр.

– Sie! – крикнул он. – Halten Sie an! [64]

Этого было достаточно. Я бросился бежать со всех ног; в лагере «Кэссиди» такой рывок был бы отмечен исключительно высоко. Когда я обернулся, этот гад был уже совсем близко, вдобавок он сразу начал свистеть в свисток. Черт, как же я сумел так вляпаться! Бинокль подпрыгивал на груди, мешая бежать, я бросил его в урну, попавшуюся по дороге, и рванулся дальше. Топот вахмистра, казалось, стал тише, но свисток его продолжал верещать. Я бросился в какую-то рощицу и побежал, петляя между деревьями, потом остановился и прислушался. Шаги затихли, были слышны лишь трели свистка и чьи-то голоса. Наверно, этот вахмистр остановил патрульную машину. Сейчас они начнут прочесывать рощу. Тут я сообразил, что если вахмистр и сможет меня опознать, то только по моему светлому пальто. Поразмышляв несколько секунд, что лучше: остаться без пальто или отправиться в тюрьму, я стащил с себя пальто и сунул его в кучу листьев. Когда я вышел из рощи с другой стороны, никого не было видно, и я с невинным видом зашагал по улице.

На следующий день я сказал ребятам после обеда, что пройдусь домой пешком. Проверив урну, куда я выбросил бинокль, и то место, где спрятал пальто, я обнаружил, что обеих вещей и след простыл. Надо сказать, что я уже давно хотел нашить на пальто свою метку, и теперь был безумно рад, что так и не собрался этого сделать.

Вечером, встретившись с Эрикой, я решил перехватить инициативу и сказал:

– Ну и кошмарный же фильм я вчера видел!

– Как он назывался? – спросила Эрика.

– "Ein mann muss nicht immer sch"on sein". [65] Это было так ужасно, что я потом даже зашел в забегаловку и выпил шнапса. Черт знает, на что убил столько времени. Кино, шнапс – вот тебе и весь вечер.

– А у нас было приключение, – сказала Эрика.

– Да, какое же?

– У дома Майка чуть не поймали шпиона.

– Шпиона?

– Он наблюдал в бинокль, а потом убежал.

– Ну, это мог быть кто угодно.

– Это был сильный бинокль. Он его выбросил. И пальто свое тоже. Пальто американское. В полиции считают, что это был восточный немец, маскировавшийся под американца.

– Им виднее. Давай я лучше расскажу тебе про кино. И я начал длинно пересказывать фильм, который видел неделю назад, но не сообщил об этом Эрике. Эрика сидела и слушала с ничего не выражающим лицом.

Что ж, хватит подглядывать любовные сцены. Но обнаружат ли на бинокле мои отпечатки пальцев? Если меня спросят, скажу, что брал бинокль в руки, как это мог сделать любой другой в нашем доме, и не имею ни малейшего понятия, кто его украл. Поскольку ни из подслушивания, ни из подсматривания за любовниками ничего не вышло, я решил разлучить их. Конечно, Холлоран мог предложить Эрике больше меня, но он был женат, а я нет. В надежде на то, что ему не чужды религиозные чувства, я отправился в канцелярскую лавку и купил бумагу и конверты. Разворачивал я их в перчатках: хотя я и не знал точно, проступают ли на бумаге отпечатки пальцев, но не мог позволить себе рисковать. На листе крупными печатными буквами я вывел: "Да не прелюбодействуй", и отправил это послание Холлорану. Если в нем есть хоть капля совести, такая штука должна подействовать. Мучимый сознанием собственной вины, он скажет Эрике, что наконец-то все понял и раскаивается. В течение недели ничего не произошло, и я повторил опыт. Те же перчатки, то же письмо, тот же конверт. Тот же результат. Посылая письмо в третий раз, я изменил начертание букв – пусть думает, что его художества известны всему Берлину. Вскоре после этого я как-то утром получил письмо из Берлина. На конверте крупными печатными буквами был размашисто выведен мой адрес, а внутри тоже печатными буквами было написано: "Да не суй свой нос в чужие дела".

Боже мой, кто мог это сделать? Холлоран? Но откуда он узнал мой адрес? Тогда, значит, Эрика? Во всяком случае, ни он, ни она не могли быть уверены, что Холлорану писал именно я: на свете полно всяких психов. Но если я не писал Холлорану, то это ответное послание должно быть для меня полной загадкой. На этот раз я решил действовать в открытую.

– Послушай, – сказал я Эрике однажды вечером, – я получил сегодня какое-то странное письмо. Вот, взгляни.

Она взглянула.

– Что это значит? – спросила она.

– Не имею понятия.

Больше мы об этом не говорили, а Холлорану я писать перестал. Нужно было подойти к делу с другого конца. Мне пришла мысль, что если я так тоскую по Эрике из-за того, что она встречается с другим, то обратное тоже должно быть верным. Узнав, что я вижусь с какой-нибудь девушкой, не ощутит ли она такой же ревности, что и я, и не прибежит ли ко мне со всех ног? Я решил, что стоит попробовать. По правде говоря, у меня не было особого настроения общаться с кем-нибудь еще, но я ведь мог притворяться. А если уж притворяться, то по-крупному, и я задумал соврать, будто подцепил какую-нибудь классную женщину. В то время в Шиллеровском театре была молодая актриса Рената Прёйш, которая играла второстепенные роли, но играла их отлично, и Эрика как-то заметила, что она хорошенькая. Вполне подходящая кандидатура.

Когда я увиделся с Эрикой в следующий раз, то изо всех сил старался казаться озабоченным; в конце концов я сказал:

– Знаешь, мне нужно кое-что тебе сообщить.

– Да, и что же?

– Я тут начал видеться с одной девушкой… Раз ты встречаешься с Майком, то я решил, что ты не будешь против.

– Разумеется, не буду.

– Я рад, что ты так к этому отнеслась. – Эрика, казалось, считала, что разговор окончен. – Надеюсь, не имеет особого значения, кто эта девушка?

– Разумеется, не имеет.