— Товарищ капитан, с левой стороны новая немецкая часть...

— Черт бы ее побрал! — сквозь зубы процедил Мурат, приказав лежавшему рядом Волошину: — Иди со взводом на левый фланг, к хутору, и держись там до последнего человека.

Увидев, как удаляется взвод, Мурат понял, какой опасностью чреват его приказ. Но иного выхода не было.

Скрываясь за деревянным сараем на краю хутора, Мурат думал, как ему поступить. Веревку рвут там, где она тоньше всего, но здесь, куда ни кинь взглядом, — повсюду враги, а на переднем крае они, наверное, стоят плотной стеной. Казалось, уже не было сил, чтобы вырваться из окружения. Что ж, будем стоять до последнего на этой земле! Перед глазами возникла Айша. Круглое лицо ее переливается румянцем, ясно смотрят карие глаза, она улыбается, словно кутает его в шелк. Мурат усмехнулся: «Тебе тут не место. Может задеть пуля!»

— Товарищ капитан!

Подле Мурата стоял командир артиллерийского взвода.

— Что, если я немного насолю фашистам?

— Сколько осталось снарядов?

— Тридцать два.

— Потерпи малость. Еще пригодятся. Если не подопрет к самому горлу, без моего разрешения чтобы не тронул ни одного снаряда.

Немецкая артиллерия прекратила огонь, видимо, опасаясь поразить своих солдат.

Атаковала фашистская пехота. От тактики наступления взводами немцы впервые перешли к тактике густых цепей. Мурат приберегал напоследок свои две противотанковые пушки. Бойцы третьей роты отстреливались одиночными патронами. Взвод Волошина к ним еще не подошел.

В печах на хуторе растопили огонь. Над крышами взвился легкий голубоватый дымок, казалось, что избушки курят.

Перебегая по узенькой улочке, Мурат увидел Коростылева, вносившего в избу раненого бойца. Все вокруг пропиталось дымом пожарищ. Даже снег пропах терпким запахом крови.

Мурат забежал в избу напиться. У печи, прижавшись друг к другу, сидели пятеро бойцов, перевязывая друг другу раны. Коростылев притащил раненого,положил на пол и начал снимать с него затвердевшую на морозе шинель. — Кто еще может держать в руках оружие, выходите, — попросил Мурат.

Два бойца, опираясь на винтовки, медленно поднялись. Телефонист, лежавший на полу, облокотился, подлив голову:

— Посадите меня к окну...Я еще могу стрелять...

«Такой солдат шилом бреется, дымом греется», — подумал Мурат.

Колонна, появившаяся с левого фланга, повзводно пошла в атаку. Увязая в глубоком снегу, немцы продвигались вперед.

Обе стороны пока не открывали огня.

Мурат бегом обежал окопчики, поспешно вырытые в снегу, проверил наличие патронов у пулеметов, собрал в одно место раненых, приковылявших с хутора.

В просвете облаков на минуту обнажилось ясное лазоревое небо, показалось румяное солнце. Арыстанов взглянул на небо, на опушенные инеем белые березы, на чистый снег. Вся эта красота природы так не вязалась с кровью, дымом, смертью, что человеку на какое-то мгновение стало не по себе. Где-то поблизости в кустах жизнерадостно запела птичка. А потом свистнула пулеметная очередь, и к ногам Мурата свалилась разорванная пулей синица, блестящая, черная, с синим отливом, с темно-зеленым хвостом и крыльями.

«Вот так и меня ударит пуля: останутся небо, березы, птицы, а меня не будет», — с тоской, ущипнувшей за сердце, подумал Мурат.

Небо снова затянули облака, стал срываться снежок, и будничная обстановка боя вытеснила из головы непривычные печальные мысли. Надо было жить, надо драться с врагами, управлять сотнями людей, которые верили в него, ждали его приказов и беспрекословно их выполняли.

Положение второй роты, возглавляемой Волошиным, ухудшилось, немцы заставили ее отойти к хутору. Уставшие от беспрерывных боев, с обмороженными лицами, с покрасневшими глазами, бойцы, собрав последние силы, яростно отстреливались, губы их были твердо сжаты и напоминали разрезы, сделанные ножом. Раненые оставались в своих мелких окопчиках, не было тыла, где можно перевязать раны. Многие раненые до последнего вздоха не выпускали из рук винтовок.

Около взвода немецких солдат в шинелях мышиного цвета прорвались сквозь оборону первой роты и направились к хутору.

Мурат, собрав артиллеристов и санитаров, приказал им оборонять хутор.

Вскоре первая рота спустилась к домикам. Волошин тоже стал отходить туда со своими людьми.

Вид Мурата был страшен — лицо, обросшее черной бородой, всклокоченные волосы, полы шинели пробиты пулями. Он перестал хорониться, и его видели то у одной, то у другой избы. У него появилась какая-то необыкновенная чувствительность, словно батальон был его телом и он чувствовал, в каком месте ему становилось больно. Уставшие солдаты, услышав хриплый знакомый голос комбата, чувствовали себя так, будто к ним пришло подкрепление.

— Товарищ комбат, дозвольте покурить... Хоть махорочкой затянуться перед смертью.

— До смерти еще далеко, друг.

— Да я в шутку — когда ночью шли, вы курить запретили и до сих пор свой приказ не отменили.

— Если есть табак, кури...

— Товарис капитан! Вы ранены! — Маштай потянул за рукав Мурата. Комбат оглянулся. Ординарец быстро вытащил из кармана индивидуальный пакет. Из руки Мурата ягодами вишен капала кровь. Маштай умело перевязал рану. Мурат окинул взглядом вражескую сторону.