Совершенно ясно: большинство этих молодых людей очень скоро были вытеснены из правительства не только потому, что проводили какой-то не такой курс (правительство Черномырдина, в принципе, проводило тот же самый курс, только в ухудшенном, размазанном и путаном варианте), но и потому, повторяю, что сами они были какие-то “не такие”. Слишком умные, слишком образованные, слишком эрудированные, слишком интеллигентные.

Правительству Гайдара пришлось работать с Верховным Советом, который никак не мог понять, что такое инфляция и зачем с ней надо бороться. Который не в состоянии был постичь, почему смерти подобна накачка экономики “пустыми” деньгами. Который принимал бюджет с огромным дефицитом, способным до основания разрушить экономику… И это при том, что на месте председателя ВС гордо восседал человек, получивший звание академического членкора по специальности “экономика”.

(Замечу, кстати, что в своих мемуарах, уже после всех драматических событий 1992-1993 годов, Хасбулатов продолжает хвастаться, как он вместе с друзьями-депутатами, вопреки усилиям правительственных реформаторов, стремившихся не допустить финансовой катастрофы, по своему усмотрению принимал “акты о повышении минимального уровня заработной платы, пенсий и стипендий”. Он по-прежнему уверен, что тем самым спасал экономику “от полного развала”.)

Но пойдем далее по перечню видовых черт интеллигента. Или, сказать по-другому, – тех черт, которые не приемлет в интеллигентах номенклатура. Не поощряется в кругу номенклатурщиков – и прежних, и нынешних, – бойкая речь, пересыпанная цифрами, фактами, цитатами. Подозрительное отношение к выступлениям не по бумажке. Серьезный руководитель – вспомним хотя бы незабвенного Леонида Ильича – не торопясь, выходит на трибуну, не торопясь, раскрывает папку, где лежит написанная для него литчелядью речь, не торопясь, читает первую строчку: “Дорогие товарищи!”, после чего победно смотрит в зал поверх очков: вот, дескать, как вам повезло, какой замечательный руководитель вам достался – читать умеет. Можно себе представить самочувствие нардепов, когда, выступая на сессиях ВС и на съездах, Гайдар обрушивал на их слабые головы водопад этих самых цифр, фактов, логических выкладок. Он-то надеялся этими фактами и выкладками убедить их в своей правоте, но эффект получался обратный. “Не наш. Чужой”, – единственное, что выносил из его выступлений депутатский корпус.

“Поначалу, когда появлялся в Верховном Совете, – вспоминает Егор Тимурович, – депутаты стремились увеличить время для ответов на их вопросы до максимума. Но потом сообразили: если задаешь вопрос на темы, связанные с экономикой, желательно хоть что-то понимать в предмете, о котором спрашиваешь. Иначе неизбежно перед всей страной, перед своими же избирателями будешь выглядеть полным идиотом. Конечно, от моей юношеской гиперпамяти к этому времени остались жалкие крохи, но в общем, если ты постоянно “варишься” в экономике, суть того, что стоит за той или иной проблемой или цифрой, держать в голове не так уж трудно”.

И далее:

“Мне кажется, у коммунистов пропала охота задавать мне слишком много вопросов после того, как в ответ на какое-то вполне демагогическое замечание о состоянии здравоохранения я провел с ходу подробный анализ динамики заболеваемости по основным группам болезней на протяжении последнего года. А когда лидер думских аграриев Михаил Лапшин был мною публично уличен в полном непонимании разницы между учетом зерна в амбарном и бункерном весе, стало ясно – оппозиция опозорена. И потом при каждом моем выступлении по рядам коммунистов и их союзников проносился шепоток: “Гайдару вопросов не задавать”. Честно говоря, это была одна из маленьких, но приятных побед”.

Или взять известный радиодиалог Егора Тимуровича с Руцким по поводу его пресловутых “чемоданов” (в них было немало голословных обвинений и в адрес гайдаровского правительства). Разница в интеллектуальных весовых категориях собеседников, несопоставимость их уровня стала ясна с первых же слов. Руцкому не оставалось ничего другого, как только начать вилять хвостом перед своим визави – дескать, лично против него, Гайдара, он, Руцкой, ничего не имеет. Впрочем, это не помешало ему, выйдя из студии, продолжать свой “обличительный” трезвон.

Люди, которыми мало-помалу стало насыщаться правительство Черномырдина, постепенно вытесняя оттуда членов команды Гайдара, разительно отличались от последних. По всем параметрам. Допустим, тот же Заверюха. Это весьма четко прорисованный природой и социумом человеческий тип. Даже если не знать, что в правительстве он занимается сельским хозяйством, в догадках трудно было ошибиться. Будь он немного помоложе, Заверюху с его кучерявой головой и стрижкой “под бобрик” легко было бы представить трактористом или комбайнером. Недаром журналисты пришли в такой восторг после того, как где-то удалось сфотографировать Заверюху с баяном в руках. Первый парень на деревне! Позже – в более зрелом возрасте – он вполне мог бы сойти и за председателя колхоза, и за секретаря сельского райкома. Ну, и в правительстве его бесспорным местом стало, разумеется, место сельскохозяйственного министра или, бери выше, вице-премьера – куратора аграрной отрасли. Кураторство свое он рассматривал главным образом как святую обязанность “защищать интересы” родной отрасли, лоббировать их. Из-за чего, собственно, и произошел его известный конфликт с министром финансов Борисом Федоровым.

Помимо прочего, сам ультиматум министра финансов, заявившего, что он войдет в правительство лишь при условии, что будет заменен председатель Центробанка Геращенко, а сам он, Федоров, станет располагать тем же статусом, что и Заверюха, – дело неслыханное по традиционным меркам. Какие ультиматумы! Смиренно поблагодари за оказанное доверие, оказанную честь и “не возникай”. Но в том-то и дело, что ни Гайдар, ни Федоров не держались за правительственные посты, не стремились сохранить их любой ценой. И в этом было отличие их подхода – вполне обычного для цивилизованных стран – от традиционного совкового представления, когда утрата правительственной должности воспринимается как жизненная катастрофа.

Борис Федоров – формально он не входил в команду Гайдара, но, в принципе, по своим твердым либеральным взглядам вполне мог бы в ней оказаться, – всегда напоминал мне задиристого щенка, не отказывающего себе в удовольствии ввязаться в драку при всяком удобном случае и не соразмеряющего при этом свои силы с силами противника. Когда Борис Григорьевич предъявил свой нахальный и невыполнимый (для всех, кто вскормлен в Совке) ультиматум, а после бесшабашно пошутил, что скальп Геращенко все равно рано или поздно будет висеть у него на стене, это мое ощущение еще более усилилось.