— Да, очень сильно. А она его. Она умерла спустя несколько часов после его смерти, когда оба они были уже в преклонном возрасте. Отец умолял ее пожить еще немного, так сильно он ее любил, но она не уступила. Она сказала, что свет ее жизни погас, для чего ей было жить дальше? И вот, когда тело моего деда, Риса, положили в большом зале, чтобы подданные могли с ним проститься, бабушка легла рядом с ним и взяла его за руку. Потом она закрыла глаза и заснула вечным сном. Моя мать клялась, что видела, как душа деда взяла свою жену за руку и унеслась с ней прочь, но я никогда в это не верил. Конечно, позже я ей поверил. Просто поразительно, как слепы мы бываем, пока наши души живут в своей смертной оболочке.

Казалось, Кендрику стало не по себе от излишней откровенности. Он прокашлялся и постарался придать своим словам мрачное звучание.

— Сейчас я представлю тебе доказательство того, что когда-то я был богатым рыцарем и мог украшать свое оружие драгоценными камнями.

Он подвел ее к большому деревянному сундуку, который стоял на столе под стеной, и сделал ей знак его открыть. Под крышкой оказался очень длинный, очень старый и хорошо сохранившийся палаш. Он был отполирован до ярчайшего блеска. На его рукоятке сверкал изумруд величиной с куриное яйцо. Она протянула руку и с трепетом провела по нему пальцем.

— Ух ты, — сказала она, внезапно потеряв дар речи, — это когда-то принадлежало тебе?

— Да, — торжественно сказал он. — И это было замечательное оружие. Идеально сбалансированное. Клинок мог расколоть надвое камень или голову неверного, что первое попалось бы мне на пути.

Она кивнула и провела пальцами по острию клинка. И тут же отдернула руку, с ужасом наблюдая, как из двух пальцев брызнула кровь.

— Женщина, ты в своем уме? — воскликнул Кендрик. — Сейчас же оторви рукав и перевяжи руку.

Просто удивительно, сколько крови вытекло из таких неглубоких порезов. Черт, да она запачкала кровью весь этот прекрасный старинный сундук. Может, его удастся почистить с помощью мыла и воды. И немножко уксуса. Ее мать, кажется, уксусом выводила пятна. Или лимонным соком? Нет, лимонный сок пьют. А уксус добавляют в салаты. О господи, теперь кровь текла уже на пол.

— Женевьева, оторви рукав блузки! — проревел Кендрик.

А может, применить какой-нибудь специальный порошок для стирки? Ей показалось, что она хихикнула. К черту, можно все это закинуть в стиральную машину. Она снова посмотрела на руку. Это что виднеется, кость?

— Женевьева!

Она поморщилась от его громкого вопля, а затем почувствовала, как Кендрик оторвал рукав блузки и обернул им ее запястью. Сделав последний рывок, он, обессиленный, упал на пол.

— Перевяжи руку, — слабым голосом сказал он. — Пускай Уорсингтон отвезет тебя к врачу.

— Кендрик…

— Живее, — он закашлялся. — Поспеши!

Она обернула повязку вокруг пальцев и опустилась на колени рядом с ним.

— Тебе больно? — с тревогой спросила она.

— Проклятье, женщина, ты уйдешь или нет? — прогремел он; голос его эхом отозвался от стен комнаты.

Женевьева, дрожа, поднялась на ноги.

— Ты уверен…

— Да! — он указал ей на дверь. — А теперь — вон отсюда!

Шатаясь, она вышла из комнаты, молясь, чтобы найти Уорсингтона до того, как потеряет сознание. Каким-то образом ей удалось добраться до первого этажа, там ее начало ужасно трясти. Уорсингтон стоял возле длинного стола и чистил серебряный чайный сервиз. Услышав ее голос, он обернулся и побледнел как полотно.

— Миледи…

— Я сама виновата, — прошептала она. — Вам придется вести автомобиль, Уорсингтон, потому что, мне кажется, я сейчас упаду в обморок.

Он подхватил ее, когда она качнулась вперед.

Поездка в деревню прошла быстро и относительно безболезненно, потому что Уорсингтон добыл откуда-то бутылку бренди, и пока они доехали до больницы, половину ее содержимого он вылил в горло Женевьевы.

Наложение швов оказалось малоприятной процедурой. К счастью, врач сделал свое дело быстро и с большим мастерством. Уорсингтону пришлось дать торжественное обещание впредь не допускать леди Женевьеву на кухню или в другие места, где у нее появится соблазн взяться за нож не с той стороны.

— Это был его чертов меч, Уорсингтон, — сердито проворчала Женевьева, пока он помогал ей сесть в машину.

— Я знаю, миледи, — сказал Уорсингтон в своей обычной невозмутимой манере. — И это нехорошо говорить « чертов»…