— А никак.

Я вздрогнула.

— Меня выпустили через неделю, живым, относительно целым и при здравой памяти. Ловить на живца кого-то вроде тебя, полагаю.

Я ощутила, как мои щёки начинает покалывать…

— И ты сейчас — ловишь?!

— Санда. Я сейчас обманываю три отдела Комитета.

Я попыталась вздохнуть и не смогла. Воздух застрял в моей груди и хотел обернуться рыданием или дрожью, но это совсем не годилось, и я сидела и качалась на стуле, будто птичка на ветке.

— А также нарушаю четыре расстрельные статьи криминального кодекса. Если меня и мучает при этом совесть или что-то вроде того, то не так сильно, как чувство самосохранения, — негромко продолжил он, — Мы с тобой тогда очень круто вляпались. И в какой-то степени по моей вине.

— Карун?

Слепая, пепельная улыбка.

— Надо прорваться, малыш. У нас с тобой нет другого выхода.

— У нас беда?

Экономный кивок.

— У нас катастрофа, малыш. Где ж ты так долго… — отчего-то тихо добавил он, словно бы уже не мог держать эту мёртвую комитетскую маску на лице. Вот у него действительно была катастрофа. Создатель. Он погибал…

Что-то изменилось. Я не могла бы этого объяснить, но из стены между нами выпала ещё пара кирпичей. И ещё пара. Наверное, мы и сами не следили за этим процессом, а он всё шёл и шёл. Каким-то образом, мы, наверное, сами этого не заметили, но нас снова связало общее дело. Одна на двоих проблема — и всё стало невыносимо похоже на то, как было раньше — стремительно, страшновато, уютно… тепло…

А ведь я зарекалась верить ему, цепляться за него, привыкать. И что нам не быть в одной команде — тоже ведь себе напоминала. Но я не могла с собой совладать. Помоги мне Создатель, после всего пережитого у меня не было сил на это. Я слушала его слова, глядела на его лицо, руки, упивалась звуком его голоса. Он живой. Он живой. Он рядом. Он живой. Уже всё равно… Он живой.

Разумом я понимала, что веду себя как идиотка, но это был самый светлый идиотизм в моей жизни.

Мы работали — вместе. Это напоминало скольжение по ледяному обрыву — не останавливаться, не думать, просто действовать — а потом… всё будет потом…

— Чтобы вытащить тебя из подвала, я поставил на очень ненадёжного союзника. Шеф будет покрывать тебя, пока ты не выдашь ему максимум информации. Затем, вероятно, он захочет от тебя избавиться, так как ему не нужны неприятности с третьим отделом. Или, если сочтет это более выгодным, подсунет тебя коллегам, как удачно спасённую.

Ай. Но я дала себе слово не падать духом. Не время. Надо собраться всеми силами.

Верю ли я ему..? Не знаю. Но больше некому.

— Впрочем, это не имеет значения, не пугайся. Потому что как только информация о тебе просочится из стен второго (а это случится максимум завтра), из-за нас с тобой передерутся отдел внутренних расследований и контрразведка. Это ещё при условии, что я учёл все обстоятельства.

— Зачем мы им? — как можно твёрже спросила я, ощущая стремительно растущий внутри меня шар вакуума. И это он счёл достойным фразы «не пугайся»? Да Лигарра в своём духе. Нет. Мне надо слушать очень внимательно!

— Ты — единственная ниточка к тому, что случилось в те дни. Они не могут закрыть моё дело (и, в какой-то степени, дело да Ринна), потому что о тех событиях знают лишь с моих слов до… гм… потери памяти. Очень ненедёжных и с кучей неясностей. Не то я жертва, не то — вражина подлая. А тут выяснилось, что ты жива, а вовсе не погибла в аварии риннолёта Фернада. Так что они сильно захотят тебя допросить. Вначале вежливо, но, уж поверь мне, для зацепки им хватит дней трёх. И для нас с тобой всё закончится, само собой, третьим отделом. С допросом пятой степени. Без соблюдения.

— Почему само собой? — спросила я, пытаясь унять ледяной ком в животе. Казалось, внутри меня плеснули серной кислотой. Пятой степени. Я чуть-чуть увидела вторую… и это было очень и очень страшно.

ТЕНЬ.

Кожа на лице Каруна чуть шевельнулась. Наверное, это следовало трактовать как невеселую косую улыбку. Это правда, подумала я. Он там был. И не с той стороны, как обычно. Создатель, он что, и правда пошёл на это ради меня?! У него вообще чувство самосохранения какое-то есть — или им эту штуку удаляют при вступлении в ряды? Чтоб не мешала принимать холодные решения и стоять за них до конца?

— Ты думаешь, кто-то не ломается..? — лукаво уточнил он.

— А если тебе сдаться добровольно? — из спортивного интереса уточнила я, обретя дар речи, — ну… доказать лояльность, как ты там это сказал… на мне.

— Поздно, — улыбнулся да Лигарра, — Я мог отыграть этот вариант сразу по приходу в Город. Тогда я бы огрёб за шесть… нет, прости — семь нарушений устава, включая разглашение данных второго уровня допуска, потерю документов и оружия и неБогоугодное поведение. Разжалование и взыскание первого уровня — в основном, за разглашение, конечно, — спокойно подытожил он, — Хотя и с поведением… нелады бы случились, ну да Тень с ним. В итоге меня бы пристегнули к операции по проникновению туда — но безо всяких прав и наверняка сломаного. А теперь, когда я покрывал тебя целый год… — он сухо хохотнул в своей манере, — Меня самое малое расстреляют. Тебя сдадут на опыты. Для нас с тобой это вопрос выживания. Или хотя бы спокойной смерти.

Неожиданно случилось странное — мой кислотный ужас перед Комитетом сменился холодной решимостью. Куда уж понятнее. Если сейчас я не мобилизируюсь до предела — мобилизировать будет уже нечего. Сжав зубы, я хрипло произнесла:

— Какой у нас план?

В поднятых на меня глазах сверкнул такой явный восторг, что я покраснела.

— Счёт идёт на часы, — тем не менее серьёзно, по-деловому, сказал Карун, — Не позднее завтрашнего полудня мы должны покинуть Город. Причём так, чтобы хоть на малое время пустить погоню по ложному следу.