Соединение экономической борьбы и уходов лежит, как показал Поршнев, в основе зарождения и развития городов [184] и, в свою очередь, складывания национальных рынков. [185] С этим же связан и переход к денежной ренте (коммутация):

«Было бы совершенно неверно думать, что крестьянин впервые понес свои продукты в город продавать на рынке потому, что феодал потребовал с него вместо натурального продукта деньги. Нет, наоборот, феодалы начали требовать ренту в деньгах лишь после того, как деньги стали позвякивать в карманах у крестьян, хотя бы и исправно вносивших ренту отработкой или продуктами. До этого наличие денег (или покупных товаров) свидетельствовало о принадлежности человека к общественным „верхам“». [186]

В результате классовой борьбы была создана и налоговая система.

Феодальная монархия и сама была действующим феодалом: «первоначально король и получал доходы только со своих собственных земельных владений». [187]

«Налоги», — пишет Поршнев, — «та же феодальная рента, централизованная и поглощающая „излишки“ и „избытки“, остающиеся не поглощенными на местах». [188]

Можно выделить три группы предпосылок введения налоговой системы: 1) повышение производительности крестьянских хозяйств как результат экономического сопротивления; 2) невозможность извлекать дополнительные ренты самим феодалам, «когда перевес в борьбе стал клониться на сторону непосредственных производителей»; [189] 3) возникновение в этих условиях, так сказать, повышенного спроса со стороны феодалов на сильное централизованное государство. [190]

Хорошо известны дискуссии в Англии XV века о том, в каких случаях государственные расходы должны покрываться за счет собственных королевских доходов, а в каких — за счет налогов. Широкая феодальная общественность активно сопротивлялась «необоснованному» расширению централизованного налогообложения.

Следует отметить, что нежелание современного российского гражданина платить налоги в чем-то воспроизводит некоторые важные черты того феодального времени: «внешнего» повода усиливать государство абсолютное большинство экономически активных российских граждан не видит. Напротив, в самом этом государстве и видит для себя главную угрозу. А что касается собственных обязательств государства, то ведь оно взяло их на себя по своей воле, а не по поручению этих граждан, требовавших, скажем, централизованного перераспределения части их доходов. Следовательно, и выполнять свои обязательства государство должно так же, как феодальный монарх — за счет собственных доходов…

Наконец, Поршнев подробно показывает, что именно крестьянские уходы и восстания были ключевым фактором формирования наций и складывания единого языка:

«Если, как полагают некоторые лингвисты, курско-орловский диалект лег в основу русского национального языка, а полтавско-киевский диалект — в основу украинского национального языка, то это тесно связано не только с экономической ролью, скажем, курско-орловского и полтавско-киевского районов в развитии национального рынка, но и с особенно интенсивным расселением людей из этих районов по другим районам России и Украины. А более интенсивно переселялось в феодальном обществе население из тех районов, где феодальная эксплуатация имела тенденцию подняться выше, чем в других местах, где, следовательно, классовый антагонизм был острее». [191]

Из анализируемых Поршневым проявлений классовой борьбы при капитализме упомяну лишь два примера: промышленный переворот и образование монополий.

Поршнев подробно исследует обстоятельства, приведшие к повсеместному переходу к машинному производству:

«Введение машин […] выступает, прежде всего, как средство, с помощью которого капиталисты сломили сопротивление рабочих: мануфактурные рабочие могли отстаивать свои интересы, поскольку мануфактуристы находились в известной зависимости от их сравнительно редкого и незаменимого производственного мастерства, […] машина взяла на себя их искусство, и капиталист смог теперь, не стесняясь, выгонять строптивых рабочих на улицу, заменяя их более сговорчивыми из резервной армии труда. Важнейшее оружие борьбы было таким образом выбито из рук рабочих». [192]

Множество изобретений той эпохи было внедрено непосредственно под влиянием забастовок и других форм активного сопротивления, а не только с целью предотвратить угрозу подобного развития событий.

Поршнев подчеркивает «социальную сторону» в начавшемся в конце XIX века переходе к империализму. Во-первых, это внешние захваты, создание колониальных империй, о чем уже шла речь выше в разделе Историческая наука. Во-вторых, это образование монополий.

Поршнев крайне осторожен (дело идет о каноническом тексте Ленина!):

«Рабочее движение концентрировалось по отраслям производства исторически раньше, чем концентрировался капитал, и […] поэтому образование капиталистических монополий имело также функцией лишить рабочих такого преимущества в борьбе». [193]

Автор этих строк в свое время начал собирать материалы о случаях, когда, аналогично введению машин, монополистические объединения создавались непосредственно в ответ на забастовку рабочих нескольких независимых предприятий одновременно. Целый ряд таких случаев был обнаружен. В частности, в последней четверти прошлого века после многомесячной объединенной забастовки рабочих нескольких пивоваренных заводов на Среднем Западе США, их хозяева объединились в пул. [194]

В заключение данного раздела отмечу, что большинство фактов о классовой борьбе и ее роли «движущей силы» Поршнев раскопал не в архивах, а в исторических работах других авторов, в которых данные факты оказывались как бы случайными вкраплениями, побочным продуктом исследовательской работы, направленной на иные цели. Такой вторичный анализ Поршнев активно использовал и в своих физиологических исследованиях, благодаря чему он обнаружил огромную массу фактического «побочного» материала о так называемых неадекватных рефлексах, что и помогло ему открыть тормозную доминанту и вообще принцип «бидоминантности».