Чунга нигде не было видно, пред Алёшей застыла гладкая черная поверхность, огороженная со всех сторон зубастыми, неровными уступами, дальняя же часть этого поля терялась в сером воздухе. Алеша позвал своего друга, хоть и не надеялся получить ответ…

Но ответ пришел — правда не Чунга: Алешин голос полетел над полем и разбился об окружающие его стены, на маленькие осколки которые переплетались, скрещивались меж собой, образовывали совершенно новые слова и, казалось, какой-то голос читает заклинание на древнем, всеми забытом языке. И не один голос уже звучал, но все поле было наполнено этими предвещающими беду голосами.

Алеша не стал зажимать уши, ибо знал, что это не поможет: он, словно завороженный, смотрел на поверхность и все ожидал, что она расступиться и выползет из нее ужасная тварь: с щупальцами, с пастью усеянной клыками…

Тянулись минуты — голоса постепенно умолкли, но не исчезли совсем, а словно бы пошептались на последок и решили притаиться, подождать чего-то. "Что ж Чунг видно был уже здесь этой ночью. — думал Алеша. — ждал меня на этом самом месте, пока я был у Яги, а теперь он, наверное, уже возвратился в тот мир, и идет какой-то свой дорогой на север…"

Вот он поднял каменный обломок, и что было сил запустил его. Обломок с гулом упал на зеркало, и она затрещало, покрылось трещинами…

Тут же закружила, завертела его какая-то могучая сила, словно попал он в огромный водоворот. Алеша впрочем и не успел толком эту силу почувствовать, не успел испугаться или закричать — как был уже брошен на колени и отпущен. В глазах его на миг все померкло и вот он вновь видит зеркальное поле — и все спокойно и недвижимо.

И вдруг голос Чунга:

— А, вот ты где! А я тебя искал! — и Алеша увидел Чунга: его друг стоял в двух шагах от него на гладкой поверхности.

Алёша ожидал, что увидит Чунга не совсем прежним — слитым с тем, неизвестным ещё, спасённым человеком. Понимал, что он будет говорить уже как-то иначе, нежели прежде, но это ничего — к этому можно приспособиться, привыкнуть; главное, что в этом новом человеке была и значительная часть того, старого Чунга. Алёша шагнул к нему, пристально вглядываясь — да — он был таким же, как и запомнился в прежний раз: с густыми, тёмными волосами, орлиным носом, и с ясными, изумрудными глазами; одет же был в богатый костюм. Алёша приветливо улыбнулся, проговорил:

— Ну вот, стало быть, пришла пора поближе познакомиться. То есть, что я говорю… — он счастливо улыбнулся. — Ты же Чунг, и я достаточно хорошо тебя знаю; просто в тебе, Чунг, появились некоторые новые черты…

Тот, кто стоял перед ним, улыбнулся, но холодна и презрительна была эта улыбка, и голос был высокомерный — едва угадывались в нём прежние ноты:

— И почему же ты думаешь, что Чунг занял большую мою долю? Что за глупые, крестьянские предрассудки? Конечно, понять можно — то, чего тебе хочется, воображаешь в иных — жалок же твой удел!.. Чунг, да кто такой это Чунг со всеми своими жалкими воспоминаньями. Ты хоть можешь вспомнить, что в тех громадных толпах, которые вышагивали по моему скелету он был лишь ничтожно малой частицей. Таковой частицей он остался и поныне…

— Да — возможно я ошибся… — выдохнул Алёша. — Я… я посчитал так, потому что ваш нынешний облик очень похож на Чунга…

— И что ж из того?.. Неужели для тебя облик так многое значит… Не-ет — ты очень сильно ошибся, что, впрочем и не удивительно — ведь ты крестьянский сын, не так ли?.. Да, да — можешь не отвечать — я по первым же словам понял, что ты именно крестьянский сын. Так вот запомни — у моего отца был баронский титул, так что не смей говорить со мной как с равным, иначе придётся тебя проучить…

И тут этот новый, кого Алёша всё-таки называл Чунгом, выразительно положил ладонь на хлыст, который юноша прежде не приметил. Затем этот высокомерный Чунг развернулся и, гордо расправив спину направился в ту сторону, откуда, едва приметное в этом тёмном, морозном воздухе, пробивалось блаженное златистое свечение. Он отошёл уже шагов на двадцать — Алёша оставался на месте, с болью, с мукою великой глядел ему в спину; тогда этот новый Чунг, не оборачиваясь, всё тем же презрительным тоном выкрикнул:

— Ну, и долго ли ты будешь стоять как истукан?! Неужели не понимаешь, что в дороге мне понадобиться помощь прислуги…

Тогда Алёша бросился вслед за ним, и вот догнал, пошёл рядом — идти было тяжело, на гладкой поверхности ноги всё время разъезжались. Это тоже приметил «Чунг», и едва заметная презрительная ухмылка покривила уголки его губ (однако, он посчитал ниже своего достоинства делать какие-либо комментарии). Когда же он сам поскользнулся, и Алёша не успел подхватить его, то разразился он страшнейшей бранью, выхватил хлыст, и ударил Алёшу — если бы юноша не успел выставить руку, то было бы рассечено его лицо; но и так — ладонь разъел глубокий, кровоточащий шрам.