— Возьми — это чтоб вы в дороге не голодали. Ну все, мне пора…

Соловей, вздохнул умиротворенно и остался лежать недвижимым с глазами устремленными на звезды… А потом глаза потухли и лишь пустая оболочка лежала перед ребятами.

Оля, роняя слезы, провела ладошкой — закрыла эти потухшие большие глаза, а потом встала и посмотрела вдаль: левая часть полянки уходила ровный спуском вниз — видно в летнюю пору там бежал ручеек и деревья расступились, образуя неширокую просеку. Там внизу лежало покрытое льдом озеро, а еще дальше за озером виднелись маленькие мигающие огоньки — Дубград.

— Смотри, — прозвенел ее голосочек и обернувшись Алеша увидел звездочку, которая прочертила небо и скрылась за дальними лесами.

— У нас говорят, что каждая такая звездочка — это душа, которая падает на нашу землю в тело только что родившегося младенца. А когда кто-нибудь умирает зажигается новая звезда, только этого никто не видит, ведь на небе так много звезд…

Но ночь, принесшая так много смертей уходила, близился рассвет и вот уже загорелся горизонт, и самые слабые звезды начали одна за другой таять.

Алеша устало вздохнул и сказал:

— Нам надо похоронить Соловья. А потом мы продолжим наш путь. Но перед всем этим должно отдохнуть мое тело — после всего этого сил нет, ноги подгибаются, тянет меня к земле, тянет!..

Он уже почти повалился на землю, но упёрся в неё локтем — удержался ещё в этом мире.

— Оля, подожди, не дай мне заснуть… Ещё кое-что…

И девушка, которая не смела выпустить из рук мирно спящего малыша, подошла, согрела свои тёплым дыханием.

— Что, Алёшенька, что я могу сделать?..

— Оля!.. — продираясь сквозь сковывающие объятия сна, выкрикнул Алёша. — Оленька, я не знаю, что там меня ждёт, ведь… Выслушай меня…

— Да, да, Алешенька — я слушаю. Всё что смогу — всё сделаю для тебя…

— Ты всё-таки должна сшить платочек. Один единственный платочек — я ещё не знаю зачем, но он понадобится мне. Оля — на этом платочке ты должна отобразить звёздное небо… Молю тебя, Оля!..

— Хорошо, хорошо, миленький — я постараюсь. Мне бы только иголку найти.

Оля говорила ещё какие-то нежные слова, но Алёша её уже не слышал.

В двух метрах от Алёшиных глаз появилась вся покрытая плавными выступами и впадинами гладкая поверхность, цвет который представлял собой смесь всех оттенков — от светло-серого и до непроницаемо чёрного; тут же и голоса: сотни плотно сплетённых, возбуждённо что-то говорящих голосов нахлынули на него. Поверхность дёрнулась, рванулась на Алёшу, однако юноша так и не столкнулся с нею: сразу с десяток рук подхватили его, поставили на ноги.

Алёша ещё не пришёл в себя, однако же сразу понял — вокруг происходит какое-то неустанное, титаническое движение; и он сразу же начал идти, потому что понял — если хоть на мгновенье задержится: сметёт его эта живая река. Вокруг по-прежнему возбуждённого говорили, восклицали — чьи-то руки дотрагивались до его тела, плеч, головы — щупали, хотели убедиться в его реальности, и, как убеждались — сразу отдёргивались, говорили ещё более возбуждённо; но только слишком много было этих слов, и Алёша ещё не понимал… Наконец огляделся — вокруг десятки одинаковых лиц — те самые фигуры, которые были на голову выше его. Только уже не прежние — не оплавленные восковые слепки; лица хоть и одинаковые, но всё же — резче очерчены черты; во всех хоть и одна, но всё же дума, устремление какое-то. И наконец Алёша разобрал, что они выкрикивали:

— Вернулся!.. Он вернулся!.. Вернулся!..

Он слышал, что крик подхватывают сотни иных голосов, и всё дальше и дальше разноситься он — там уже тысячи, сотни тысяч — словно исполинский, над всем мирозданием нависший вал рокотал там. Алёша уже предчувствовал то, что он увидит, и он кричал, боясь, что его не услышат за этим валом голосов:

— Подымите меня на руки!!!

Его услышали — тут же подхватили, и держали на вытянутых руках: во все стороны, на сколько глаз передвигалась плотная, исполинская река из несчётного множества людей — они шли плотно — и все одинаковые, и все рокотали в тёмном, морозящем воздухе это нескончаемое: "Он Вернулся!.. Вернулся!.. Он Вернулся!.." И, когда его подняли, то все, кто шёл позади или сбоку — все обернулись к нему, многие руки протянули, но никто однако ж не сбился с шага — это двигался один человек. Алёша продолжал оглядываться, и вскоре приметил, что из мрака выступает исполинский, но всё же покорно прильнувший к основной поверхности, слившийся с нею горный хребет, и понял Алёша, что это — оплавленное рёбро, которое пало и… Нет — несмотря на свою величину, оно не перегородило дорогу — вскоре Алёша приметил, что на хребте этом происходит беспрерывное мельчайшее движение — бессчётное множество человечков подходило, карабкалось, пропадало за гребнем. А вокруг всё кричали, славили его — в голосах чувствовалось искреннее счастье. Так продолжалось некоторое время, в течении которого ничего не изменилось; а из-за размеренности всеобщего движения даже стало казаться, что они стоят на месте. Наконец это стало невыносимым — Алёше подумалось, что эдак его могут нести да славить долгое-долгое время, много ночей — будут всё также кричать славить; и будет он ползти в этом скелете, тогда как должен как можно скорее прорываться к воротам, за которыми златился мир его снов. И он закричал:

— Расскажите, что здесь было без меня!..

Десятки окружающих его глоток поведали одну и ту же историю, одними и теми же словами:

— …И поняли мы, что есть истина, которую можно достичь, только придя к величайшему, который в черепе!.. Мы разрушили мрачное таинство "Великой ночи"; наши толпы вырвались сюда, на волю! Мы выросли без великой ночи! Но хлынули раскалённые потоки, настала великая боль, великая погибель!..

Алёшу так и подмывало сказать, что — это именно по неразумному повелению «Величайшего» обрушили на них эти потоки, однако всё-таки сдержался, и продолжал слушать:

— …Бессчётное множество потеряли свои тела, но тут же, окрылённые ещё большей жаждой перемен возродились в ямах, в виде ничтожнейших. Снова бросились, снова перерождались и снова гибли, сожжённые. Так продолжалось несколько раз, и наконец, после великой тряски (Алёша понял, что — это рёбра одно за другим падали) — наконец-то жар спал. Тогда оказалось, что проходы наверх заполнены затвердевшим веществом — долго пробивали, и наконец — высвободились!.. И теперь идём!..

— Хорошо — только сколько ж идти то можно?