— Мне осталась ещё неделя, и я попаду домой. Я больше не выйду из дома без иголки. Даже спать буду с ней. — пообещал Лён.

— Хорошо. Пока не проникай в наш мир. Я буду через неделю ждать тебя у Гонды.

Лён вышел под звёзды. Оглянулся. Избушки больше не было. Поднялся несильный ветерок, он перемётывал лёгкие покровы молодого снега. Лён пошёл через полянку к лагерю. Ступни по-прежнему не мёрзли, но всё ощущали. Под ногами был лёд. Ветерок осторожно сдувал с него воздушные снежинки.

Небольшое лесное озерцо. Круглое, как тарелка. «Наверно, оно насквозь промёрзло.»

Лёд был тёмен, как экран неработающего телевизора. В толще льда вмёрзла рыбка. Выпуклый блестящий бок — наверное, карасик. Это было удивительное зрелище. Лён хотел идти, но увидел нечто. Недалеко от гладкой поверхности висел в прозрачном льду перстень. Камень повёрнут вниз. Лён машинально протянул руку и удивился. Пальцы прошли сквозь лёд. И средний палец вошёл в кольцо.

На рассвете Костян проснулся и стал терпеливо ждать, когда на койку у окна вернётся её обитатель. Так интересно было видеть, как возвращаются из волшебной страны.

Костян всё продумал. Была причина, чтобы ещё раз отправиться в Селембрис: надо разорить змеюкино гнездо. Пусть князь знает, что герои родятся не только в княжеских палатах. Он устал ждать и задремал. Потом проснулся и в испуге глянул на кровать. Не успел?!

Кровать пустовала. Чугун продолжал ждать, а потом забеспокоился. Коса говорил, что возвращается всегда на рассвете. Костик встал, обеспокоенный. Выглянул в окно.

В коридоре началась утренняя беготня. В дверь забарабанили.

— Вставайте, лежебоки! — крикнула вожатая Катя.

Костян торопливо одевался. Выбежал наружу без шапки.

От окна шла цепочка глубоких следов и далее выходила на свежезасыпанную ночным снегопадом дорожку. Это были следы босых ног.

Он не вернулся.

Голова немного закружилась. Лён сжал пальцы и выдернул руку изо льда. Тот моментально обратился в воду и босые ноги тут же погрузились в неё по колено. Подошвы ощутили скользкий ил. Рыбка встрепенулась и поплыла, виляя хвостиком.

Он поспешно выскочил на бережок, озираясь по сторонам. Что случилось? Неужели снова перенёсся?! Но, как? Ах, да, ведь это же был сон! А ведь обещал волшебнице.

Лёнька огляделся. Второе совпадение: снова поляна, похожая на ту, в реальном мире. Всё-таки Брунгильда ошибалась. Их миры пересекаются, и место пересечения как раз вот тут, за лагерем.

Он поднёс руку к глазам. Перстень не исчез. Теперь видно, что в массивное золото оправлен крупный чёрный прозрачный камень. Шатровая огранка, как у бриллианта. А оправа — две золотые змейки, переплетясь телами, охватили камень ртами. Богатый перстенёк. Кто-то потерял его ещё осенью, и он вмёрз в лёд. Неприятно было брать чужое, но теперь — на Селембрис — он точно никому не принадлежит. Кроме него, Лёна. Потом, когда он вернётся обратно в свой мир, сдаст дорогую штучку в администрацию лагеря под заявление о находке.

— Сияр! — крикнул он в небо.

Чёрная одежда по-прежнему на нём, только ноги босые. Ладно, с этим на Селембрис не проблема. Сейчас придумаем, во что обуться.

Сияр не прилетел. Наверно, оба волшебника чем-то заняты. Возможно, и Вавила и Гомоня в деле.

Вот подходящая берёза, молодая. Даже необязательно снимать кору — нужно просто нацарапать подходящие стихи. Нашлась и палочка. Итак, нам нужна одежда. Почему до сего момента Лёньке было безразлично, в чём он одет? Наверно, потому, что события происходили слишком быстро, а сейчас нас никто и никуда не гонит — есть время поразмыслить. Волшебник мы или свинопас?! В конце концов, имеем право позаботиться о внешнем виде! Тут ведь, в Селембрис, народ, как и везде — встречают по одёжке. Оденешься чернавкой — отправляйся чистить под коровой! Главное дело — отчётливо представлять детали, а в стихах важно отразить общее впечатление. Вот именно, Сияр прилетит, а всадник похож на чучело. Сияру-то что, он — лошадь. Ему больно наплевать, каков ты с виду. Блин, кора — это не учебник! Как рисуется-то плохо!

— Ну что такое?! — процедил Лён сквозь зубы.

Палочка растрепалась, и рисунок никак не получался. Кроме того, голова кружилась и было такое ощущение, словно он по-прежнему плывёт во сне. Надо сосредоточиться. Ладно, фиг с ним, с рисунком. Можно всё выразить словами.

Он представил себя верхом, в шикарном прикидоне. Дивоярской стали с ним всё равно нет, значит, и доспехи не к лицу. Оденемся во всё гражданское. Так, разве шпажку для порядка. И чёрный берет с пером. С фазаньим. И высокие сапоги с золотыми застёжками. И шпоры. Сейчас сочиню. Такой облегающий камзол с чёрными же атласными вставками, с шёлковым шитьём. Сейчас придумаю. И такой широкий рулик по плечу, шитый черным шелком и золотою нитью. И плащ, само собой, атласный.

Стихи всё не придумывались. Лён слонялся по поляне в тяжких поэтических муках. Добрёл до бережка и сел, свеся ноги с крутого обрыва. И тут вдруг догадался, даже хлопнул себя ладонью по лбу. Идиот! Трижды идиот! Ведь лето! И торопливо начал раздеваться.

Нырнул в обалденно замечательную воду и поплыл. Но, левую руку не разжимал — на пальце был перстень, а потерять его Лёнька не хотел. На середине оказалось неожиданно быстрое течение, и его завертело. Ноги попали в холодную подводную струю. Лёнька бился, чувствуя, что силы его оставляют, но не разжимал ладонь, оттого барахтанье приносило мало пользы. Течение несло его. В нос попала вода, глаза захлёстывало, и он не видел, как налетел на препятствие. Треснулся головой, но пальцы не разжал.