Акула, как только почувствовала мое приближение, с силой рванула в противоположную сторону. Бентос усиленно заработал ластами, чтобы приглушить силу ее тяги, а я устремился за ней, рассчитывая на то, что акула повернет от меня и таким образом налетит на Эфихенио, который и сделает второй выстрел.

Однако я настиг «беглянку», и тяжелый, острый гарпун с двухметровой толстой стрелой из французского газового ружья глубоко вонзился ей в самые жабры. От боли, а скорее всего от страха наша жертва сделала такой резкий рывок, что стальная, знаменитая стальная стрела — гордость Бентоса — треснула с характерным сухим звуком, как швейная иголка. Бентос стремительно помчался к моему поплавку, уже оставлявшему за собой на поверхности белый пенящийся след.

Нам просто везло. Бентос успел схватить линь рукой, когда поплавок уже уходил под воду. Линь обжег ладони, но поплавок был в руках охотника, а хищница снова в плену. Я бросил свое ружье на дно — стрела от него, поскольку им я пользовался только в случаях сражения с очень крупными рыбами, крепилась напрямую к поплавку — и поспешил к Бентосу.

Очередь была за Эфихенио. Он зашел с противоположной стороны. Это было опасно, ибо акула от него могла шарахнуться в мою сторону, а я был безоружен. Но выстрел его был удачен.

Тут же мы с Эфихенио поплыли в разные стороны и сковали движения нашей жертвы. Тем временем Бентос получил от лодочника запасное ружье, быстро зарядил его и, подплыв ко мне, предложил произвести третий выстрел. На этот раз, как и в первом случае, в момент вылета стрелы из ружья акула, очевидно, сделала движение. Выстрел мой не прикончил ее, но теперь мы уже могли передать поплавки лодочнику. Акула была в наших руках.

Прихватив с собой единственный оставшийся боеспособным мой арбалет резинового боя, мы с Бентосом направились на поиски брошенного нами в пылу сражения оружия. Я уговорил Бентоса подплыть к нише, но там, к нашему удивлению, второй акулы уже не было.

По возвращении в лодку мы подтянули акулу к борту, и лодочник нанес ей увесистой деревянной колотушкой, специально предназначенной для подобных целей, сильный удар по голове. Акула выпрыгнула из воды и буквально вцепилась зубами в борт лодки. Но рыбак был опытен. После второго удара акула, оглушенная, свалилась за борт, оставив на нем рваные царапины и глубоко вонзившиеся два клыка из верхней челюсти.

Мы подобрали Эфихенио и на веслах принялись буксировать нашу добычу к шаланде, до которой оставалось не более трехсот метров.

Придя в порт, мы взвесили наш трофей. В нем оказалось 246 фунтов — 130 кг!

Бентос похлопал меня по плечу и сказал: — Hombre! Ya eres cazador de tiburones! [15]

— А тебе это не напоминает прилипалу? — спросил я его.

— Ну ладно, ладно. Знаю. Скромность украшает… но прилипала — это совсем другое. Ты ж доволен? А! — И Бентос принялся складывать в ящик со льдом уже выпотрошенную, с удаленными жабрами добытую нами в тот день рыбу. Акулу пришлось разрубить пополам, чтобы она могла поместиться в багажнике.

Мне ни разу не приходилось встречать акул в воде, на которых бы висели прилипалы. На борту рыбачьих шхун я видел этих интересных рыб, которые подолгу после того, как акулы были вытащены из воды, еще крепко висели на них. Но о прилипалах следует рассказать особо, а сейчас я хочу вспомнить еще об одной встрече с акулой, которую сопровождал ее не менее интересный спутник — маленькая, не длиннее спинного плавника своей подруги, рыбка. Кто-то прозвал ее лоцманом, считая, что, поскольку акула плохо видит, эта рыбка наводит хищницу на жертву. Мне кажется, что объяснение этого вида содружества совсем иное. Во время встречи меня удивило тогда другое явление, которое до конца еще, наверное, не разгадано наукой.

Однажды в течение минут пятнадцати я наблюдал за акулой, плавающей вокруг моего кукана с рыбой. Над головой хищницы, точно над местом расположения ее мозга, на расстоянии сантиметров тридцати повис лоцман.

Не знаю, что думала тогда акула, была ли она — впервые в жизни — сыта, боялась чего-то или просто пребывала не в настроении, но мако спокойно ходила вокруг кукана и даже как-то не особенно «принюхивалась», полностью игнорируя меня, и… в конце концов ушла. Лоцман же все время был единым целым с акулой, словно невидимыми нитями был прикреплен к ней. В движении акула меняла скорость, направление, глубину, а лоцман неизменно висел над одним и тем же местом головы хищницы. Я пытался заметить хотя бы одно движение лоцмана, опережавшее движение его подруги, и не мог. Он был прикован к акуле каким-то синхронно действующим аппаратом и делал только то, что делала она. «Если лоцман наводит акулу на еду, — подумал я, — то рыба, еще живая, сидит на кукане и вполне доступна и лоцману и акуле. Они не могут не чувствовать ее присутствия».

Скорее всего, думается мне, в этой паре не лоцман играет активную роль, а акула, и только когда она нападает на свою жертву, лоцман довольствуется остатками с ее стола, равно как и прилипала.

Но как удается лоцману улавливать нервные токи — команду акулы для очередного действия — и затем самому с точностью копировального станка повторять их, — вот вопрос, на который небезынтересно найти ответ.

Что же можно сказать об акулах в заключение? К каким выводам я пришел в результате моих наблюдений?