Еле заметная среди буйной растительности тропка шла параллельно крутому скалистому берегу. Услышав стоны, я прибавил шагу. Виктор корчился, катаясь в муках по земле, устланной перед палатками и машинами пальмовыми ветками и банановыми листьями.

— Что с тобой?

— Жуткие рези… — промычал он, держась за живот. Лицо его было в поту, а по гусиной коже было видно, что он совсем замерз.

— С час уже мучаюсь. Желудок вывернуло наизнанку, а не проходит, — с трудом выговорил Виктор.

— Что ты ел?

— Да вон! Рыбу. Как ты сказал, проверил верши. В одной оказалась щука. Я ее на сковороду и вам ухи наварил.

— Ты погоди. Сейчас разберемся, — сказал я и полез в багажник автомашины, где в рюкзаке лежала серебряная ложка.

Угли догорали в костре, но уха, подернутая легкой золотистой пленкой, была теплой. Ложка, опущенная в котел, тут же на глазах потемнела. Я вылил уху в яму.

— Желудок промывал?

— Нет. Так тошнило.

— Этого мало.

— Знобит. Мне холодно.

— Сейчас, сейчас поправим. — Я взял бутыль с пресной водой и передал ее Виктору. — Пей стаканов пять-шесть, а я приготовлю раствор марганцовки. Другого у нас ничего нет. Потом выпьешь полстакана коньяку.

Через полчаса Виктору стало легче. Он даже пытался улыбаться, но на то, как мы уписывали рыбу за обе щеки, глядеть не мог.

— С чего бы я так? — сокрушался он. — Ведь щука-то еще была живая. Веслом утихомирил.

— Да оттого, что щука эта не простая… В Средиземном называют ее спетто, в Австралии — динго, на Кубе — пикуда, в США она в тиграх моря ходит, а повсеместно барракудой зовут.

— Такой вкусной, собака, показалась.

— Узнаешь ее характер, не то заговоришь. Помнишь, ты меня как-то учил: «Пока в Москве зиму за баранкой не просидишь, водителем себя не считай».

— Помню.

Так вот, пока барракуду под водой не одолеешь, можешь не считать себя охотником.

Кубинские друзья, занятые сборами, слушали наш разговор улыбаясь.

— Чего ж ты не предупредил, что она несъедобна? — с упреком спросил Виктор.

— Отчего же? Съедобна. Сам говоришь — вкусная была. Да только временами мясо ее бывает отравленным. Ученые и те до сих пор не знают причины.

— Как же так?

— Так вот. Море таит в себе не одну загадку. Американский доктор Джон Рейндалл на средства Международного океанографического общества много лет подряд работал над решением этой проблемы. Так и не смог решить ее.

— Ну, а все-таки?

— Пикуда пожирает маленькую рыбку, — вступил в разговор один из кубинцев, тот, что был постарше. — Рыба эта в свою очередь питается травкой или, скорее всего, это водоросль, У нас в народе ее называют мансанильей. [16] Самой рыбке от нее ничего не делается, и пикуда, питающаяся ею, не дохнет. В отлив бывает, что земляные крабы поедают мансанилью, и им тоже ничего. А вот мясо диких свиней, пожирающих этих крабов, становится отравленным.

Но возвратимся к барракуде. Внешне и поведением своим эта рыба действительно очень похожа на щуку. Прежде всего удлиненной, почти цилиндрической формой тела, которое оканчивается огромной, слегка приплюснутой головой. Рыло барракуды заостренное, нижняя челюсть выдается вперед. Пасть вооружена двумя парами рвущих клыков и большим количеством режущих зубов, которые крепко сидят в глубоких лунках. Спина барракуды окрашена в густо-черный цвет, а бока и брюхо в серебристо-белый. От спины к брюху, особенно ближе к хвосту, заметны темные пятна. Чешуя некрупная, гладкая. Два коротких спинных плавника (у щуки он один, но крупнее) отнесены назад и разделены большими промежутками. Сила движения барракуды заключена в мощном хвостовом плавнике. Крупные взрослые рыбы достигают двух с половиной метров длины. Тогда они весят до центнера.

Если за все дни подводной охоты в кубинских водах с акулами мне доводилось встречаться не более пятнадцати раз, то не было выхода в море, чтобы рядом с нами не появлялась барракуда. А встречи с этой хищницей мало радуют подводного охотника, тем более если за неимением лодки, куда складывают добычу, он тащит ее за собой на кукане. Тогда он, охотник, сам превращается в объект охоты.

Так и случилось однажды со мной и Армандо. Барракуда была крупной, охотились мы с берега, и у меня было еще недостаточно опыта. Армандо сразу же, как только хищница появилась, подал знак — «не связываться». Но каково было мне глядеть на то, как какая-то рыба, холодная, скользкая и противная, пожирает мою первую добычу, висевшую на поплавке-кукане.

Делала это барракуда спокойно, по-деловому, не обращая на нас никакого внимания, словно бы она была корова, которой в кормушку подбросили охапку сена. Правда, повадками барракуда никак не походила на милое травоядное: с ходу она отхватывала кусок висевшей рыбы, отходила в сторону, заглатывала его и снова стремительно кидалась на кукан.

Возмущался я недолго, ибо вскоре стал смеяться. Как только мой кукан оказался чист, если не считать пары оставшихся голов, барракуда принялась за добычу Армандо. Армандо, конечно же, злился, но… терпел.