– О случайности?

– Да. Люди строят планы и забывают о том, что есть смерть. Она всегда где-то рядом. Ты только представь себе, что за жизнь у нас наступит, если он... – Наташа схватила свой стакан, попыталась пить через трубочку, но коктейль закончился, и у нее получилось лишь несколько свистящих звуков. – Представь себе, только представь. Ведь он ужасный человек, я кое-что знаю о его делишках, у него нет чести, нет совести. У него должно быть много врагов. Он как-то сказал мне, что сам себя считает заговоренным, поэтому иногда отпускает охрану. Ведь тогда, в поезде, помнишь? Мы ехали совсем одни, совсем одни! Есть шанс. Вот сейчас, к примеру, он хочет ехать в Европу, кататься на лыжах. И опять поездом! Хотя это международный вагон... Черт!

Сергей ревниво взбесился, он словно пропустил мимо ушей все ею сказанное и уцепился за последние слова:

– И ты поедешь вместе с ним?!

– Нет. Он знает, что я терпеть не могу горы, у меня там постоянно болит голова. Он ездит каждый год – это обычай. Его не будет две недели.

Две недели! Сергей просиял, и мгновенно этот тяжелый заговорщицкий камень упал с его плеч. Нет, он не готов был говорить о смерти дяди: циничность обретается с годами. Сразу стало легче, он мгновенно захлебнулся предвкушением этих двух недель. Можно будет остаться у них в доме, перестать отыскивать в каждом взгляде, в каждой шутке дядюшки двойное дно. Наташа смотрела на него, видела, как лицо его из хмурого превратилось в сияющее, и подумала: «Еще рано. Хорошо, что будут эти две недели, после он никуда не денется, к хорошему привыкают быстро».

Любила ли она его? Она неохотно задавала себе этот вопрос, не могла ответить на него впрямую, но по косвенным признакам ответ был скорее положительным. Нельзя было представить себе, что Сергея нет, что кто-нибудь другой у нее на примете. И нынешний день, и все будущие были пропитаны, окрашены, озарены Сергеем, и от этого Наташа ощущала внутренний разлад между собой до Сергея и собой нынешней. Этот разлад особенно чувствовался, когда приходилось воплощать какую-нибудь хозяйственную затею или совершать дорогую покупку, не имевшую к ее любовнику никакого отношения. Она ездила на красном спортивном автомобиле и думала поменять его, но вдруг призналась сама себе, что Сергей тут ни при чем, для него ее очередная игрушка – пустое место, и хотя ей давно грезился сумашедший английский болид модной марки вместо надоевшего нынешнего, все удовольствие такого приобретения было отравлено. Другое дело – наряды, которые она надевала для Сергея, воскресный обед, который она составляла из его любимых блюд... И сперва все это, вся эта стряпня, суета вокруг невесть откуда свалившегося на ее голову мальчишки были ей странны, как будто она училась жить по-новому и не сразу могла привыкнуть. Разлад ощущался ею в особенности, когда она вдруг видела, что помимо Сергея, бывавшего в ее доме так часто, что, казалось, он тут живет, здесь находится еще кто-то другой. И он был реален, осязаем, никак не давал повода забыть о собственном существовании: шумел, балагурил, раздражался, дурачился, вымаливал прощение, стоя на голове, требовал от нее ночных любезностей, словом, оставался тем самым Мемзером, коим всегда и являлся, только теперь был для нее совершенно чужим, и только его денежные дела по-прежнему волновали ее. Пока ее муж был рядом, существовал, он должен был зарабатывать, выполнять то основное, ради чего она находилась рядом. И вот этот Наташин интерес к финансовым делам мужа никак не сочетался с ее новым, влюбленным состоянием и был первопричиной внутреннего разлада, который она с каждым днем все хуже и хуже переносила.

Я выиграл в лотерею? Попугай шарманщика вытянул мне билетик с надписью «счастье»? К черту! Никогда бы не поверил, что буду страдать от раздвоения личности, а теперь это реальность, в которой мне приходится жить, болото, откуда не вылезти. Засасывает все глубже с каждой нашей встречей. Я «подсел» на нее, «подсел» на жену своего дядьки, как подсаживаются на веселые таблетки или порошок, который однажды предлагала та плясунья из клуба. Почему я до сих пор ее помню? Да потому что я был бы совсем не против... Тогда, там, она была такая разогретая, вся лоснилась, словно черная мускулистая кобыла. Наверное, она очень сильная, эта плясунья. Как же ее звали? Эля, Эльвира. Да.

У меня эта жалкая должность, за свою работу я получаю больше любого специалиста, и все вокруг, все эти яппи в белых рубашках, разумеется, ненавидят меня. А мне плевать. Я пользуюсь своим положением хозяйского родственника, и никто не смеет даже рот раскрыть. Этот секретный адюльтер у дяди под носом – отчаянная афера, и мне даже думать не хочется, что он сделает со мной, когда все откроется. А в том, что все откроется, я не сомневаюсь: нет ничего тайного, что не стало бы явным. Я быстро превратился в альфонса со всеми вытекающими из этого состояния последствиями для личности. Дядя говорит, что пошлет меня учиться в Англию на будущий год. Это значит – конец. Придется расстаться с Наташей, и, конечно, уже навсегда. Это немыслимо для меня. Я ее люблю, и от мыслей, что этот старый сукин сын иногда позволяет себе... От этих мыслей у меня кровь превращается в клюквенное желе и отказывается двигаться по организму. Конечно, у него нет наследников, кроме Наташи. Все отойдет ей. Сколько там? Она говорила о сумме в несколько миллиардов, мы сможем пожениться спустя отведенный приличиями срок, уехать в Америку. Мемзер здесь для какой-то невиданной каверзы. Однажды он сказал мне:

– Знаешь, эту страну ненавидят все. Очень сложно выжить, когда все ненавидят, включая тех, кто ею руководит. Она обречена. В ней ничего нет, кроме нефтяной трубы. Сейчас то, что в трубе, стоит дорого, но очень скоро все изменится. Наступит время, когда нефть закончится, и нечего станет менять на доллары, а без долларов страна не сможет существовать, произойдет государственный переворот и большой российский кувшин расколется на отдельные черепки. Ресурсы этой страны должны принадлежать в равной пропорции если и не всему миру, то, во всяком случае, лучшей его части. Той, откуда появилось просвещение, мировая культура, демократия... А это Европа и Штаты. Штаты – это тоже часть Европы, неотделимая часть. И я не отделяю себя от Штатов – это моя страна, ради нее я здесь.

Почему я так хорошо, слово в слово запомнил его пафосный спич? Да потому, что не так много раз в жизни меня окатывали ледяной водой. Во всяком случае, я дядюшкиных взглядов не разделяю, и за его исповедь я ему весьма признателен. Ведь если с ним что-то случится, то, получается, я спасу государство! Может, это преувеличение, но желать лучшего оправдания для себя вряд ли можно. На самом-то деле плевать мне и на государство, и на всех, кроме меня самого, Наташи и моего плана. Не знаю к чему, но зачем-то сейчас втемяшилась в голову история с каким-то великим князем из Романовых, который отрекся, уехал с актрисой и тем спасся от смерти в революцию. Как его звали? Не Сергеем ли? Впрочем, я не помню. Я плохо учился в школе, я вообще мало чего знаю, и моя нынешняя должность – это мой потолок. Никакая Англия его не поднимет. Хочу деньги, хочу красивую, роскошную жену, хочу все и сразу. Ведь так бывает?

Мемзер считал себя театралом, часто заказывал билеты, и в такие вечера Наташа всегда сопровождала его. Агамемнон, как он заверял, весьма плодотворно трудился, обещал вскоре выдать результат, и Мемзер закрывал глаза на мышиную возню своего племянника и жены. Конечно же, он догадывался. Он почувствовал что-то особенное еще в поезде, а уж потом, когда однажды поймал взгляд, которым эти двое простаков обменялись через стол, у него почти не осталось сомнений. Сначала он впал в ярость, но это быстро прошло. Он стар и многое видел, так чему тут удивляться. Поганый корень, что у Наташи, что у ее сестры Марины. Арик уже почти перестал появляться с ней на людях и однажды признался ему, что у них окончательно дошло до развода. Какие были тому причины, Мемзера не интересовало, он сам давно бы разрубил этот узел из интрижек жены и вероломного племянничка, когда бы от племянничка не зависела его собственная, Мемзера, драгоценная жизнь. И он, собрав воедино всю свою рассудительность, сказал сам себе, что в этом ничего такого нет, что это он сам, только много моложе, что он временно существует в двух лицах и после операции вновь вернется к своему единоначалию, использовав подлеца племянника, словно тюбик космического пюре: выжал, съел, выбросил, забыл. Что делать с Наташей, он долго не мог решить, но потом все-таки придумал, что для нее величайшим наказанием будет увидеть, что он, ее старикашка (так, верно, они зовут его между собой), все никак не помирает, хотя пора бы уже. А вместо этого он даже как будто становится молодым. И вот когда сама она начнет увядать, как пятидневная сорванная роза, тогда он ее бросит, выгонит безо всякой жалости, а себе найдет новую красивую игрушку и позаботится, чтобы та подольше не ломалась.