Мы вышли в коридор. Пока Дружинин вновь и вновь набирал номер, я не знала, куда себя деть. Беспокойство гостя передалось мне, и мысленно я уже рисовала подробности автомобильной катастрофы. Мартин был мне больше, чем неприятен, но зла на него я не держала и очень бы хотела, чтобы он благополучно нашёлся. Что, в самом деле, могло с ним случиться? Может, он пьянствует где-нибудь и думать забыл обо мне, о лекции в Университете (И как только там терпят пьяницу?) и о своём приятеле, который повсюду его разыскивает. Я поглядела на горбуна, отчаявшегося дозвониться. Он положил трубку и медленно пошёл ко мне, прихрамывая больше обычного, в чём я усмотрела признак сильнейшего беспокойства.

— Не буду вам мешать, Жанна, — сказал Дружинин. — До свидания.

— Позвоните мне сегодня, Леонид Николаевич, — попросила я, зная, что теперь буду думать о Мартине. — Я хочу знать, нашли вы его или нет. В любом случае позвоните.

Горбун кивнул и направился к двери. Внезапно во мне пробудилась к нему острая жалость, и я подумала, что этот несчастный урод ценит дружбу больше, чем обычный полноценный человек, в котором нет чувства ущемлённости и, вследствие этого, обострённой благодарности к тому, кто подарит ему своё расположение. И сейчас же на меня накатила волна озлобленности против Мартина, не понимающего, что своим пренебрежением к горбуну он больно ранит чувства человека, которому больше некуда податься и который принуждён цепляться за неблагодарного друга, чтобы не остаться в одиночестве.

— А не мог он пойти к какому-нибудь приятелю? — спросила я.

Горбун обернулся и ответил уже с порога:

— Он растерял всех своих прежних приятелей, а новых не приобрёл. На всякий случай я обзвонил общих знакомых и просил предупредить меня, если он появится, но на это надежды мало.

Выходило, что не горбуну, а Мартину впору было цепляться за единственного оставшегося друга.

— Так я буду ждать вашего звонка! — крикнула я удаляющейся фигуре.

— Я позвоню, — глухо долетел до меня ответ.

Я медленно закрыла дверь и постояла в задумчивости, держась за ручку, потом опять открыла её и выглянула наружу. Тёмная пелена заволакивала небо, и уже начал накрапывать слабый дождь, обещая в скором времени усилиться. Мне было тревожно и неуютно, а в сердце закрадывался смутный страх. Если бы сейчас вернулся горбун и предложил мне пешком обойти все бары и пивные в округе, я бы, пожалуй, предпочла помочь ему в его поисках, лишь бы не оставаться одной в пустом доме, в этих погружающихся в сумерки комнатах. Во мне поднимался непонятный, тёмный, беспричинный страх, не поддающийся убеждениям и уговорам, страх, чьи истоки надо искать в жутких сказках, которыми на Руси на протяжении веков любили запугивать детей и которыми в изобилии делились со мной в детстве сверстники, сводя на нет систему воспитания моей мамы. Я не знаю, где благополучные дети из интеллигентных семей добывали многочисленные сведения о потусторонних силах, подстерегающих неосторожного ребёнка, но описания пришельцев из другого мира были настолько подробными, что наши детские сердца трепетали от ужаса, когда после обмена новостями надо было расходиться по домам и в пустом подъезде преодолевать какой-нибудь затемнённый пролёт лестницы. Глупо сравнивать ужас ребёнка, мчащегося на свой этаж, со страхом тридцатилетней девицы, не решающейся отойти от двери, но мне казалось, что природа этих чувств одна и кроется в потере контроля над подсознанием. Заглуши я страх вовремя, начти рассуждать о горбуне и его непутёвом друге, проанализируй гложущую меня тревогу — и не стояла бы я сейчас у двери, держась за ручку, словно для того, чтобы выбежать на улицу, если в доме раздастся шорох или прозвучат шаги. Я понимала, что кроме меня здесь никого нет, двигаться и шевелиться некому, но сердце учащённо билось, и справиться с собой я не могла.

На что только человек не отваживается! Я распахнула дверь настежь и, встав спиной к косяку, одним глазом посмотрела в сад, а другим следила за пустой квартирой. Убедившись, что непосредственной опасности нет (и не может быть), я сделала три быстрых шага вглубь прихожей и повернула выключатель. Следующей моей целью была гостиная. Когда и её озарил яркий свет, смешавшийся с сумерками за окном, я сразу почувствовала себя увереннее. Оставались кухня и моя комната. У Иры я решила свет не зажигать, чтобы не позориться перед самой собой.

До кухни и моей комнаты дело не дошло, потому что зазвонил телефон, заставив меня вздрогнуть. Сердце учащённо билось, когда я поднимала трубку, и суеверный страх смешался с конкретной тревогой за Мартина. Горбун не мог доехать до Копенгагена и, должно быть, звонил с дороги. Какого рода вести хотел он сообщить?

— Я слушаю вас, — нервно сказала я в трубку.

— Жанна, ты? — раздался голос Нонны. — Что у тебя стряслось?

Я была ошарашена этим заявлением. Откуда Нонна знает, что у меня что-то произошло?

— С чего ты взяла?

— У тебя голос какой-то странный.

А мне-то казалось, что я хорошо владею собой и говорю нормально.

— Так, маленькие неприятности, — объяснила я. — Вчера вечером приходил Мартин, был очень пьян, и я выставила его за дверь. А сегодня явился его друг и заявил, что Мартина нигде не могут найти.

— Понятно, — равнодушно сказала она. — Шатается где-нибудь по кабакам. А где вчера была Ира?

— Она предупредила, что не придёт ночевать.

— Понятно, — протянула Нонна, но не уточнила, что именно ей понятно. — А где она сейчас?

— Её нет дома, — ответила я. — Она тебе нужна?

— Нужна, — сказала Нонна, однако было ясно, что она дала бы противоположный ответ при наличии Иры в доме. — Скоро она придёт?

— Сегодня её не будет, — призналась я.

— А завтра?

— Вряд ли. Она куда-то на несколько дней уехала.

— Понятно, — повторила Нонна в третий раз.