Говорить ему комплименты я, конечно, не стала, но он не мог удержаться от привычки делать мне приятное.

— Вы выглядите ещё лучше, чем всегда, — сказал он, поднося мою руку к губам.

Зеркало ещё раньше сообщило мне, что Ирины вещи сидят на мне хорошо, а этот наряд говорит о прекрасном вкусе моей подруги, однако я не привыкла, чтобы на меня смотрели так долго и пристально.

— Я не слышала, как вы подъехали, — заметила я, поглядывая на тёмно-синий с серым автомобиль. — Это ваша машина?

— Ещё не знаю, — ответил он. — Пока я ещё думаю. Она вам нравится?

— Красивая, — определила я. — А что будет с той?

— Давайте условимся сегодня отдыхать и отгонять все мысли о грустном, — предложил Дружинин. — Не подумайте, что меня печалит потеря машины, но ведь вы не удержитесь, чтобы после обсуждения машины не поговорить об известных событиях. Вы не возражаете против "Севильского цирюльника"?

— Да не тот ли это «Цирюльник», которого в старину давали?

— Да, тот самый, — подтвердил он, смеясь. — А не играли ли вы Розину на домашнем театре?

Ира ошибалась, утверждая, что Леонид угрюм и нелюдим, а женщин и вовсе избегает. У них были какие-то счёты, о которых я старалась забыть, потому что до сих пор я не замечала, чтобы он уклонялся от общения со мной или с Нонной, а сегодня он словно задался целью сделать для меня вечер приятным, много и очень интересно говорил и втянул меня в такое увлекательное обсуждение новой возникшей у него проблемы, что я забыла предупреждения Ларса, которые могли быть ложью, но могли быть и правдой. Зато когда я вспомнила об этом и захотела перевести разговор на другую тему, Дружинин неожиданно легко пошёл мне навстречу и заговорил о другом. И что удивительнее всего: он ни разу не попросил у меня мою повесть, ни разу не заговорил о заветной тетради, ни разу не упомянул о моём увлечении, уже попортившем мне много крови, и, наконец, ни разу не заговорил со мной по-английски.

Спектакль мне понравился, а итальянский язык не только не мешал восприятию, но и способствовал ему, поскольку я хорошо знала оперу, и мне интересно было не следить за сюжетом, а вслушиваться в музыку и голоса.

— Вам понравилось? — спросил Дружинин, когда мы вышли из театра.

— Да, очень. Спасибо, что вы пригласили меня. Дома я сошла бы с ума от тоски.

— Я это предвидел, — сказал он, улыбаясь. — Я вам ещё не наскучил?

— Пока нет.

— Может, вы согласитесь продолжить вечер?

— Если у вас нет особенно острого желания отвезти меня домой.

У меня не возникало и тени сомнения, потому что Леонид уже доказал свою порядочность, и я была убеждена, что на него можно положиться при любых обстоятельствах. И не ошиблась. Мы чудесно покатались по городу и часа полтора провели в тихом и каком-то домашнем ресторанчике, напомнившем мне вечерние кафе в Таллинне. Мы сидели в уютных креслах за маленьким столиком, и соседи за другими столиками в приглушённом свете ламп служили ненавязчивым фоном, на который не обращаешь внимания. Говорил преимущественно Леонид, делясь своими литературными планами, вспоминая детство и учёбу, рассказывая много смешного и делая для меня приятный вечер незабываемым. Но когда мы расставались у двери Ириного дома, не я, а почему-то Дружинин произнёс с теплотой в голосе:

— Спасибо за этот вечер.

Он даже при прощании сумел сделать приятное, внушая мысль, что не я обязана ему чудесным вечером, а он — мне.

Однако пора было из сказки вернуться к жизни, и этот переход совершался не без внутреннего сопротивления.

— Вы пойдёте завтра на похороны Ларса? — спросила я.

Спокойное радостное настроение покинуло Дружинина. Его лицо сразу осунулось и потемнело.

— Нет, — мрачно сказал он. — А вы?

Я покачала головой.

— Спокойной ночи, — попрощалась я. — Спасибо.

Ира уже легла, но, как ни тихо я старалась пробраться в свою комнату, она меня услышала и окликнула.

— Что тебя понесло в театр? — спросила она.

— Не что, а кто, — поправила я. — Леонид позвонил и пригласил на "Севильского цирюльника". А потом мы были в ресторане.

— Разве он не уехал? — прозвучал из-за двери удивлённый голос Иры.

— Передумал. По-моему, переворот в его планах произошёл уже в аэропорту.

— На взлётной полосе, — сквозь сладкий зевок догадалась Ира. — Ты думаешь спать?

Как же благодарна я была Леониду! Смерть Нонны и гибель Ларса не забылись, но жуткие переживания, от которых веяло чем-то безумным, перестали меня мучить, заслонённые приятным чувством после удачного вечера. И сны мне снились спокойные и занимательные.

Утром за Ирой заехал Ханс, и я осталась одна. Чтобы не вернуться к прежнему состоянию тревоги, я открыла тетрадь Дружинина. Чувство при этом у меня было странное, потому что повесть Ларса, которую он так не хотел мне показывать, что даже выкрал у меня английский перевод, я читала в день его похорон.