– Я бы снова поцеловал тебя, – сказал он, являя собой весьма чудного и в то же самое время возможно немного испытывающего тошноту человека, – за исключением того, я совершенно уверен в этом, что ты не оценила бы это.

Пока она пыталась сформулировать ответ, он добавил:

— Следующий поцелуй…

(Краткое мгновение тишины, сопровождаемое стоном, когда обоих занесло в ещё одну колею).

Он откашлялся:

— Следующий поцелуй, ты оценишь. Это, Амелия, клятва.

Она была совершенно уверена, что он был прав, потому что одно только утверждение вызвало у неё дрожь.

Обняв себя, она посмотрела в окно. Она заметила, что они начали замедляться, и действительно, экипаж завернул в маленький внутренний дворик перед постоялым двором.

«Счастливый Заяц», построенный ещё во времена Тюдоров, с его чёрно–белой внешней отделкой, был ухожен и привлекал внимание; каждое окно было украшено ящиком с цветами всех оттенков красного и золотистого. С выступа второго этажа свисала прямоугольная вывеска с изображением вертикально стоящего кролика в дублете (прим. перевод. верхняя одежда (наподобие современных курток), тесно прилегающая к туго затянутой талии. Спереди вниз от высокого воротника шла застежка, а полы могли быть различной длины: очень короткими или до линии бедер. Рукава были пышно присборенны в пройме, которая отделывалась декоративными полосками ткани, часто серповидными, выступавшими над плечами и известными как «крылышки», или подбитыми валиками.) елизаветинских времён и гофрированном воротничке.

Амелия нашла всё это довольно очаровательным и собиралась высказаться по этому поводу, но Томас уже направился к двери.

– Разве вы не хотите дождаться, пока экипаж полностью не остановится? – мягко спросила она.

Его рука всё же опустилась на ручку двери, и он не вымолвил ни слова, пока они полностью не остановились.

– Я скоро буду, – произнёс он, в упор посмотрев на неё.

– Полагаю, мне стоит проводить вас, – ответила она.

Он замер, затем его голова медленно повернулась к ней.

– Разве ты не предпочла бы остаться в комфортном экипаже?

Если он пытался погасить её любопытство, он выбрал не тот путь.

– Я хотела бы размять ноги, – сказала она, приклеивая на лицо свою излюбленную вежливую улыбку. Она использовала её с ним, по крайней мере, раз сто, но не делала этого с тех пор, как они начали узнавать друг друга. Она больше не была уверена, что улыбка будет срабатывать так же хорошо.

Он внимательно рассматривал Амелию в течение долго тянущейся минуты, явно расстроенный её спокойным поведением.

Как очаровательно, решила она. Она мигнула пару раз – ничего слишком кокетливого или банального, только несколько порханий подряд, как будто она терпеливо ждала его ответа.

– Прекрасно, – сказал он, таким смирившимся тоном, какого она не думала, что вообще когда–либо слышала от него прежде. Он всегда получал всё, что хотел. Зачем бы ему когда–либо чувствовать себя покорным?

Его выход сопровождался гораздо более мягким прыжком, чем обычно, затем он подал руку, чтобы помочь ей. Она изящно оперлась о неё и спустилась, остановившись, чтобы пригладить юбки и осмотреть гостиницу.

Она никогда не была в «Счастливом Зайце». Конечно же, она множество раз проезжала мимо него. Он был на главной дороге, и она провела бы всю свою жизнь, если бы не два сезона в Лондоне, в этой части Линкольншира. Но она никогда не заходила внутрь. Это был постоялый двор, и, таким образом, предназначалась, прежде всего, для путешественников, проезжающих через графство. И помимо этого, её мать никогда и ногой не ступила бы в такое заведение. К тому же, на пути в Лондон было только три гостиницы, которые она могла удостоить своим посещением, что в действительности делало путешествия несколько ограниченными.

– Вы часто приезжаете сюда? – спросила Амелия, беря его за руку, когда он предложил её ей. Было удивительно волнующе идти под руку со своим суженым, и не потому, что это было его обязанностью. Это почти походило, как будто они были молодой женатой парой, отправившейся на пикник только вдвоём.

– Я считаю хозяина гостиницы другом, – ответил он.

Она повернулась к нему.

– Правда? – До этого самого дня он был для неё герцогом, вознесённым на пьедестал, слишком изысканный для разговоров с простыми смертными.

– Так трудно представить, что у меня есть друг из низов? – спросил он.

– Конечно, нет, – ответила она, поскольку не могла сказать ему правду – было трудно вообразить, что он вообще с кем–либо дружит. Не потому, конечно, что он был недостоин. Как раз наоборот. Он был настолько величественен во всём, что нельзя было даже надеяться приблизиться к нему и произнести что–нибудь доброе или банальное. А не так ли обычно зарождалась дружба? В обычный момент, благодаря совместному использованию одного зонтика, или возможно двумя местами рядом друг с другом на ужасном музыкальном вечере?