— Спасибо, — отказалась Наташа, — меня тоже должны встретить.

Он поцеловал ей руку и помог сойти с поезда. Тут же к попутчику подлетели сразу несколько человек, из чего Наташа заключила, что он — человек непростой, но потом она и сама попала в объятия младшего брата, а за ним и родителей, потеряв своего Сан Саныча из виду.

— Наконец-то ты вернулась! — сказала Наташина мать и заплакала.

Отец как-то суетливо прижал ее к себе — он тоже соскучился, но стеснялся переполнявшего его чувства.

Брат хлопнул по спине, точно парня.

Так, поддерживаемую всеми тремя, Наташу повели к стоящей поодаль иномарке.

— Ого! — сказала она.

— Да уж, — неопределенно проговорил отец, и было непонятно, разделяет он восхищение дочери или чем-то раздражен.

Папа недоволен успехами сына? Нет, здесь крылось нечто большее. Человек, который надолго уезжает из семьи, неизбежно попадает в ситуацию, когда недостаток информации не позволяет делать однозначные выводы о происходящих в ней изменениях.

Пока же Наташа отметила лишь проступившее на физиономии братца самодовольство. Он и машину вел небрежно, а одной рукой постоянно что-то делал: то искал кассету и вставлял ее в японскую магнитолу, то щелкал переключателями и интересовался, не жарко ли Наташе и не выключить ли печку…

— Валерий, я хотел бы доехать до дома без приключений, — сухо заметил сыну отец; человек, который прежде никогда не был ни занудой, ни педантом.

Между ней и Валеркой всего три года разницы, но Наташа уехала, и родители свой воспитательский азарт, кажется, полностью переключили на младшего брата. Если он и в самом деле директор фирмы, то как терпит-то.

— Хорошо тебе, Наташка, — словно подслушав ее мысли, заговорил брат. — Ты далеко, тебя не так просто достать, а меня пилят в две пилы.

— Давай, Валерик, пожалуйся, — засмеялась мама, и Наташа по тону поняла, что она по привычке спускает на тормозах возникшее напряжение.

Ну ничего, теперь Наташа приехала, и маме будет легче. Две женщины в семье против двух мужчин.

Однако как приятно вернуться в родимый дом после нескольких лет отсутствия!

Прямо перед их калиткой стайка ребятишек — Наташа уже не знала, кто из них чей — играла в какую-то игру, а считалку, как ни странно, декламировала ту же, из Наташиного детства:

Словно открылась вдруг дверь в далекое беззаботное детство с приглашением: давай входи, и станешь жить там, где за тебя все решат другие…

Она даже головой встряхнула: не сносит ли крышу у Наташи Рудиной?

Большой стол в гостиной был уже накрыт белоснежной скатертью. Мать, как обычно, не признавала никаких клеенок. Почему-то вдруг выплыло из памяти лицо Нели Новиковой и ее пристрастие к белым скатертям. Они бы с Наташиной мамой нашли общий язык. Только чего в их городе появляться Неле Новиковой?

— Напоминают мне клеенки общепит, и все тут, — бурчала мама, когда кто-то из нечаянных гостей советовал ей не слишком церемониться.

Она частенько вспоминала — в узком семейном кругу — одну свою подругу, которая в шкафу держала стопку скатертей и ни разу ими так и не воспользовалась. Каждый раз, видимо, рисовала себе картины, как белую скатерть заливают вином или чем-то еще трудно отстирываемым, и махала рукой: а ну ее, эту скатерть!

— Мы так привыкли жить кое-как, что и не стремимся свой быт хоть сколько-нибудь улучшить, — говорила мама. — Человек вначале себя не любит и соглашается на всевозможные упрощения, кожзаменители и фальсификацию чувств, а потом в очереди готов соседу горло перегрызть.

— Ну у тебя, мать, и аналогии, — удивлялся отец, — от скатерти к людской злобе.

— Так ведь злоба от чего идет, — развивала свою мысль мама. — От того, что человек себя красоты лишает, не хочет подле себя мусор разгрести, а вываливает все тут же у порога.

Наташа одобряла мнение матери. И то, что в доме были в ходу льняные скатерти и салфетки, и то, что в подсвечниках горели свечи. Не только по праздникам, а просто по вечерам. И немыслимой сложности салаты, просто так, под настроение. Устраивали себе маленькие праздники, от чего и жизнь даже в самые мрачные периоды не казалась безнадежной. Одобряла, а сама чуть не отвыкла от скатертей, привыкая к клеенке как к символу чего-то примитивного и заурядного.

За столом говорили в основном о Наташином будущем. Имени погибшего зятя старались не упоминать. Опасались рецидивов того темного времени, когда Наташа так глубоко ушла в себя, что жила как бы по привычке и целых два года не приезжала домой.

А когда на третий год приехала, то начинала плакать при любом упоминании о Косте и ее семейной жизни, ночами не спала, так что матери пришлось повести ее к врачу, который выписал ей снотворное.

— Привыкну к таблеткам, вообще без них спать не смогу, — ворчала Наташа.