Подполковник сидел на скамейке у здания поселко-вой милиции, размышлял и смотрел на тетю Глашу Чума-ченко.

Она стояла на площади и, несмотря на ночное время, продавала жареные семечки. Тетя Глаша стояла не зря. Как это ни странно, поздние гуляки, поднимающиеся снизу, от ресторана "На пристани", останавливались у ее фанерного раскладного столика и брали маленькие газетные кулечки или высыпали семечки прямо в свои карманы.

Сколько Аркадий себя помнил, тетя Глаша всегда продавала здесь жареные семечки. Днем, идя из школы, или поздним вечером, возвращаясь с танцев на «Каравелле», они с Пашкой Папасом, покупали у нее по стакану крупных, антрацитово блестящих, удивительно вкусных семечек.

Тетя Глаша жила напротив его дома. Уже тогда, в его школьные годы, она была не молодой, но еще совсем не старой женщиной. Прошло столько лет, а она, как будто была все такой же – зрелой женщиной, готовящейся перейти границу старости, но, все-таки, еще не сделавшей этого.

Аркадий наблюдал за торговлей тети Глаши и вспоминал одну из своих встреч с Аланом Левандовски.

Эта встреча состоялась в Роттердаме примерно за год до того, как он вплотную подошел к провалу.

Они сидели на открытой террасе маленького ресторанчика и смотрели на то, что их окружало. Справа по северному рукаву дельты Рейна плыли к морю низко сидящие белые баржи. Слева по многорядному шоссе шли вереницы тяжелых грузовиков с надписями всех транспортных компаний Европы.

А прямо перед ними зеленело Северное море, клубились над горизонтом бело-синие облака, и вздымался гигантскими журавлями кранов аванпорт Роттердама – Хун Ван Холланд.

Трудно сказать, почему они стали, если не друзьями, то, во всяком случае, приятелями. То ли причиной этого был естественный интерес сотрудников спецслужб, видевших друг в друге объекты профессионального изучения. То ли им просто было интересно друг с другом.

Раз в неделю они встречались в этом портовом ресторанчике. Нравился он тем, что был маленьким и тихим. Его стены были обшиты темным деревом. На них висели блестящие медью морские инструменты того времени, когда маленькая Голландия была великой державой, владела большей частью Юго-Восточной Азии, а современная Индонезия официально именовалась Голландской Индией.

С одной стороны, ресторанчик был уютным уголком окрашенного романтикой прошлого. А с другой, открывающийся вид на перегруженный Рейн, шоссе и крупнейший в Европе порт наглядно обнажал перед ними урчащий механизм современной мировой экономики.

В тот наполненный легким соленым ветерком летний день они заказали лабскаус – особое портовое блюдо, которое когда-то готовили голландские женщины для возвращающихся с моря мужей.

Промерзшим и изголодавшимся морякам нужно было что-то служащее острой закуской для праздничной выпивки и одновременно восстанавливающее потраченные в море калории. И умные нидерландки придумали лабскаус.

Он представлял собой густое мясное пюре, в котором прятались кусочки малосольной сельди, маринованной свеклы и соленых огурчиков. На отдельных тарелочках к нему подавалась только что зажареная яичница-глазунья.

В качестве аперитива приятели выпили по бокалу белого вина. К моряцкому блюду они взяли белое Рейнское. Оба любили полусладкие вина, хотя в кругу, где они вращались, это считалось не слишком хорошим вкусом. Здесь предпочитали к рыбным блюдам, а также и к рыбно-мясному лабскаусу, несладкие сухие вина.

Но они походили друг на друга тем, что самым хорошим вкусом считали свой собственный, и не чувствовали никакой зависимости от мнения окружающих.

– В сущности, – наливая второй бокал вина, произнес Аллан, – существуют только две точки зрения на то, как устроен окружающий нас мир…

– Две? – спросил Аркадий.

– Да. – кивнул головой Левандовски. Одна считает окружающий нас мир подобием большой машины… Швейцарскими часами, размером с Вселенную. Или детским конструктором, где лежат элементарные частицы, из которых сложено все, что есть. А вторая…

Алан сделал глоток Рейнского.

Может быть, философские беседы на максимально неконкретные темы и были тем, что влекло их друг к другу, и ради чего они по субботним дням встречались здесь в грузовом порту Амстердама.

– Да, с первой все ясно. – заметил Аркадий, носивший тогда имя Джеймс Дин. – А вот какова вторая?

– А вторая считает мир большим живым существом.

– Живым существом? – спросил Джеймс.

– Да. Таким огромным растением или животным. – устремив взгляд на вьющиеся над портом облака, сказал Левандовски. – Он обладает способностью чувствовать. Имеет сознание. Свое внутреннее интеллектуальное пространство. Свою душу. И, разумеется, укол в любую его часть будет ощущаться всем этим организмом… Так же, как ощущает укол булавкой человек…

С моря налетел упругий ветерок и погладил их лица.

– И какая точка зрения, по твоему, является верной? – поинтересовался Аркадий.

– Я всегда считал, что первая. – ответил Алан, рассматривая облака. – Да и вся современная наука, начиная с Галилея, так считает… – он оторвался от облаков и взглянул на собеседника в упор. – Но в последнее время, у меня возникло подозрение, что верной является как раз вторая…

– Ты считаешь, что Мир… – начал Аркадий и тоже посмотрел на облака.