Хозяин мастерской замер. Потом глубоко вздохнул и огорошил Никиту:

— И ты за работами Матвея?

— Что значит — и я?! — в свою очередь удивился гость.

Валерия держалась за перила и поглядывала то на одного, то на другого. Никита до этого не говорил о цели их визита.

— Месяц или два назад, а если точнее, — Репей закатил кверху глаза и схватился за бороду, — перед пленэром, получается, около месяца назад, кто-то уже спрашивал про эти работы. Подождите, подождите... Приходил такой носатый... из этих, ну из солнечных мест. Да, точно, приветливый, солидный и очень интеллигентный. Он сказал, что хочет статью написать о твоем отце, и просил показать работы.

— Какую статью?! — Никита едва присел, но тут же вскочил со стула.

— Статью, чуть ли не в “Декоративное искусство”.

— Ну и что вы ему показали?

— А что казать, если почти все работы твоего отца пропали, сразу после его смерти, — голос хозяина заметно дрогнул, он вжался в самодельное креслице и стал еще меньше и смешнее, — я ума не приложу, зачем и кому нужны были этюды твоего отца. Да-с, милый юноша, этюды пропали, все до единого. Они были совсем сырыми, и над ними надо было работать и работать. Все работы лежали в одной папке. Я все ждал Матвея. Не скрою, ждал и надеялся, что он доработает этюды и напишет свои картины. Выставит и взорвет Союз художников! Да, молодые люди, в этих этюдах была взрывчатка, я ее чувствовал. Они были написаны так, как никто из художников никогда не писал. — Художник Фомичев обмяк, лицо вытянулось, даже его пегие вихры как-то улеглись, и голова стала меньше походить на репей.

— Вы бы знали, что было на них, на этих этюдах! Да я завидовал ему, что теперь скрывать, когда жизнь, считай, прошла. Прошла бездарно, бесцельно и, в общем-то, мимо. — Хозяин мастерской втянул голову в плечи, пальцы сцепил в замок. — Когда появился Матвей, молодой, без художественного образования и с таким напором, таким горением, жаждой новизны, познания, я растерялся. Если честно, то сначала я его не понял. Какие-то плоскости, нагромождения, абстракции... Так не пишут... Я ему говорю, что, мол, зритель не поймет, ну и так далее... А он смеется. Отвечает, что зритель — это вторично.

— Вы сказали — почти все? — осторожно спросил Никита.

— Ну да, все, кроме двух почти законченных работ. Они-то и пропали после визита этого журналиста.

— Опишите мне его, ну, этого, кто приходил, подробнее, пожалуйста, — заторопил Никита художника.

— Зачем описывать, я его хорошо помню и сейчас набросаю.

Через минуту с листа ватмана на Никиту смотрели умные и ироничные глаза... Армянина!

— Как?! Он же сгорел! — вырвалось у Никиты.

— Кто сгорел? Вы, простите, о чем? — переспросил художник. — Вы про Матвея?

— Нет, нет, это мы о своем, — упавшим голосом проговорил Никита и повернулся к Валерии: — Ничего не понимаю!

— Помощник отца сам видел!.. — низким голосом проговорила девушка, сообразив, кого имеет в виду Никита.

— Ладно, Аркадий Сергеевич, спасибо, — сказал Никита и стал спускаться с “капитанского мостика”.

— Подождите, молодые люди, а чай?

— Потом, в следующий раз, — Валерия виновато улыбнулась Репью, — извините, мы очень спешим.

После визита к художнику Фомичеву у Никиты голова совсем пошла кругом. Он думал, что, наверное, вот так люди и сходят с ума. Никита перестал разговаривать и с Валерией, и с бабушкой. Он боялся их вопросов, боялся проговориться, высказать свои мысли. Все это касалось только его.

Через день совершенно неожиданно Маргарита Александровна получила телеграмму из Косого Брода, где жила ее младшая сестра Клавдия Александровна. Бабушку просили срочно приехать, поскольку ее сестре стало значительно хуже.

Никита с Валерией проводили Маргариту Александровну на станцию и посадили в автобус.

— Я с тобой, Ник, — заявила девушка, когда вечером Никита стал подниматься к себе на чердак.

Все это время он старался не смотреть на Валерию, отводил глаза и гнал от себя прочь мысли о возможной близости. Но когда Валерия, кутаясь в одеяло, стала заманивать к себе Никиту, тот не выдержал и, выкрутив лампу, сдался ей в плен.

— Что это? — Никита откинул одеяло и сел на край дивана.

— Ты о чем? — сонно, не открывая глаз, проговорила Валерия и недовольно отвернулась к спинке дивана. — Ложись давай, спи.

— Погоди, кажется, внизу кто-то ходит.

— Что? Кто ходит?! — с Валерии моментально слетел сон, она подскочила и села.

— А вот слушай, — уже шепотом проговорил Никита, — слышишь?

Валерия напряглась, но ничего, кроме стука ходиков, не услышала.

— Нет, ничего не слышу, — так же шепотом, но уже более расслабленно ответила девушка и сладко зевнула. — Ложись давай, никого нет, не выдумывай, я сама дверь на крючок закрывала, — проговорила она и легла.

Никита весь превратился в слух. Внизу кто-то ходил! Шаркающие шаги напоминали шаги бабушки. “Когда это она вернулась? С чего бы?”

Вдруг что-то громко сбрякало и покатилось по полу. “Нет, это не она! — по спине Никиты пробежали мурашки. — Тогда кто?!” Он потянулся к лампе, висевшей над столиком, которая включалась путем вкручивания лампочки в патрон. Но снова замер. Внизу скрипнули дверцы шкафчика, где у бабушки хранилась праздничная посуда. Зазвенели бокалы, рюмки, вазочки...

— Лежи тихо, я сейчас, — на ухо Валерии проговорил Никита и медленно поднялся с дивана. Но не успел он взяться за лампу, как внизу с грохотом упал мешок с картошкой, что стоял на лавке у окна, и по полу, гулко стуча, покатились картофелины. Едва затих этот шум, как дом содрогнулся от еще одного могучего удара — это рухнула набок бочка с водой и по полу с плеском ринулся водяной поток, сметая все на своем пути. Пройдя сквозь щели в досках пола, вода забарабанила о железные листы в подполе. Никита застыл на месте. Внизу происходило что-то невероятное: двигались стулья, позванивали стаканы, капала вода. Со звоном вылетело кухонное окно.