Моя подруга Лили, вся мокрая от пота и пара, разделывала большую рыбину. Она вытерла лоб рукавом и посмотрела на меня с завистью: я не подчинялась главному повару, я подчинялась только моей королеве и могла теперь слоняться по дворцу всеми забытая и никому не нужная.

Я сняла с табуретки кастрюлю с очищенной свеклой и села рядом с Лили, мне казалось, что я устала больше нее, будто на мне возили воду.

— Тиманские приехали…

— Да? И герцогиня Юлиана?

— Ага…

— Хоть бы одним глазком на нее посмотреть!

— Она в черном платье. Зашнурована до самого подбородка. Волосы бронзовые, вот такими локонами…

— А глаза?

— Злые!

— Ты что? Не может быть. Говорят, она такая добрая!

— Это королева была добрая. Она одна. Больше таких не будет.

Лили отложила рыбину и наклонилась ко мне.

— Побойся Бога, Жанет! Ты живешь как во сне и ничего не видишь! Да тебе каждая собака скажет, что такой жестокой и развратной бабы, как твоя королева, во всем мире не сыскать!.. Царство ей небесное… Ну что ты так смотришь? Спроси любого. А то, что с тобой она была ласкова, так, наверно, были причины.

— Какие причины, ты о чем?

Лили не ответила и снова взялась за рыбу.

— Конечно! — продолжала она ворчливо, как торговка на площади, — поняла, что жить осталось недолго, так про Бога вспомнила! В церковь зачастила! Ходит, глазки потупив! Просто ангел во плоти… Но Бог эту стерву все равно не простит!

— Лили!

— Да вот хоть розы! Скажи, какого дьявола она приказала выкорчевать все розы? Посмотри, что стало с парком!.. Да что там, с парком! Посмотри, что стало с Лесовией! Ну да ничего, новый король наведет в стране порядок!

— Ты так говоришь, Лили, потому что королева умерла, — сказала я с отчаянием, — а принц Антуан жив. Хотя всем понятно, что никакого порядка этот кретин не наведет. Мертвых хулить не опасно, они не воскреснут!

— Замолчи, — почти шепотом проговорила Лили, — замолчи, Жанет. Все знают, что ты блаженная, но даже тебе такие вещи говорить не стоит. И вообще, лучше бы тебе отсюда убраться подальше.

— Почему? — насторожилась я, второй раз сегодня меня предупреждали об одном и том же.

— Ты меня спрашиваешь? — искренне удивилась Лили.

— А кого мне еще спрашивать?

— Тогда, голубушка, сначала ответь: за что тебя так любила королева?

— Она меня не любила, она просто пожалела меня.

— Кто? Мария-Виктория? Пожалела? — Лили выразительно усмехнулась, она не допускала мысли, что королева могла кого-то пожалеть, она ни за что бы мне не поверила!

— Да. Она была очень одинока и несчастна, — сказала я, понимая всю безнадежность этих слов: никто, решительно никто не любил мою несчастную королеву! — она была одинока… И я тоже.

— И что?

— И ничего. Я готовила ей диетические блюда, сама пробовала, чтобы не отравили, убирала в ее кабинете и в спальной. Она со мной почти не разговаривала. Я была для нее никто, просто служанка.

— И поэтому она приставила к тебе охрану и велела не спускать с тебя глаз?

— Какую охрану?! Да за мной сроду никто не следил!

— Жанет, блаженная ты наша! Об этом знают все, кроме тебя.

— Она боялась, что я убегу?

— Она боялась, что тебя убьют.

— Бред какой-то, — пролепетала я.

— Послушай, — Лили наклонилась к самому моему уху, — я, конечно, мало что понимаю в ваших делах, но одно мне совершенно ясно: защищать тебя больше некому.

Все перемешалось у меня в голове. Мой маленький личный опыт совершенно не соответствовал тому, что говорили все вокруг. До этого дня я твердо знала, что королева красива и добра, герцогиня Юлиана жестока и своенравна, а я, кухарка Жанет, дочь прачки, настолько ничтожна, что меня даже стражники на дворцовых воротах не замечают, когда я выношу своей младшей сестре корзину с едой. Когда я в первый раз мимо них прошмыгнула, они даже голов не подняли и продолжали играть в кости, я удивилась, обрадовалась и приписала это своему ничтожеству, такая я маленькая, незаметная, некрасивая, что на меня даже смотреть не хочется! А у них… а у них просто был приказ?!

— Послушай, Лили, но я ведь абсолютно ни в чем не замешана!

— А ты подумай хорошенько.

Думать я ни о чем уже не могла, голова моя была сжата тисками, сердце стучало глухо и болезненно, хотелось взять его рукой и унять. Я чувствовала себя беспомощной и глубоко несчастной, мне было тревожно и даже страшно, и хотелось уткнуться лицом в колени Святому Робину и разрыдаться.

— Хочешь морковку? — спросила Лили, вытирая руки фартуком.

Я замотала головой и молча поплелась к выходу. В окна галереи, по которой я уныло брела, долетал звон разбитого стекла, и мне казалось, что он будет преследовать меня всю жизнь. Хотелось зажать руками уши и бежать, бежать, бежать! Но, наверно, чтоб испить чашу страданий до конца, я подошла к перилам и посмотрела во двор.