— А где же мост?

— Моста нет, только брод.

Он стоял по ту сторону ручья, у него был серый в яблоках конь, серый пыльный плащ и мокрая от пота белая рубашка. Это было год назад, тем самым жарким, просто звенящим от зноя летом. Я еще удивилась, что этот одинокий путник почти не вооружен в такие неспокойные времена: только легкий меч и кинжал за поясом. Он не показался мне тогда особенно красивым, понравилась только его открытая улыбка, так улыбаться мог только молодой, счастливый и, в общем-то, беззаботный человек. Но я ошиблась, забота у него была.

— А где брод?

— Идите, не бойтесь. Здесь по колено.

Он умудрился провалиться по пояс. Я в ужасе сжала руками простыню, которую полоскала, но он только рассмеялся. Потом сел выливать воду из сапог.

— Далеко же забрался Святой Робин!

— Да, сюда довольно трудно добраться.

— Ты сама из Приюта?

— Я тут прачка.

— Проводишь меня?

— Хорошо. А зачем вам в Приют?

— Ах, ты какая любопытная!

— Я спросила, потому что вы непохожи ни на больного, ни на убитого горем. Святой Робин таких не принимает.

— А он мне и не нужен.

— А кто же?

— Одна дама. Очень красивая и очень знатная.

— Да, к нам вчера приехала такая дама.

— И что она делает?

— Беседует со Святым Робином. Она очень подавлена, наверно, у нее какое-то несчастье.

— А о чем они беседуют?

— Не знаю, я же не подслушивала.

— Да? А мне показалось, что ты любопытна.

Он улыбнулся, а я покраснела.

— Не дуйся, — сказал он, — как тебя зовут?

— Жанет.

Я так и не узнала, что говорю с принцем Лесовии, он не счел нужным представиться, а сама бы я ни за что не догадалась. Мы сидели на песке, там в горах, в лесу, у ручья, и только плеск воды и крики птиц нарушали звенящую, вековую тишину. Другого мира не было, только этот: жара, медовая трава, огромные деревья и высокое безоблачное небо!

Я жила тут уже целый месяц, и мне уже было хорошо и спокойно, не болело сердце, и не терзала безысходность. Правда, память так и не вернулась ко мне, но это меня больше не мучило. Зачем мне помнить мою прошлую бестолковую жизнь? В ней не было ничего интересного, ни любви, ни счастья! Ничего, кроме корыта!

Маленькая некрасивая прачка с утра до вечера загибалась над мыльным корытом, замуж ее никто не брал, отец ее бил, а мать дергала за косы. Сестры над ней посмеивались, а соседи шептались, что она блаженная. Еще, говорят, она была влюблена в одного птицелова с соседней улицы, и, говорят, что он однажды выставил ее за дверь. А потом ее нашли в реке под мостом, была зима…

Когда я пришла в себя, меня уже принесли домой. Я провалялась в жару несколько дней и только потом поняла, что ничего не помню. Лекарь сказал, что меня сильно ударили по голове.

Тропинка поднималась в гору. Принц взял у меня корзину с бельем и донес до самых ворот. Я шла как во сне! Я летела как на крыльях! Я не смотрела под ноги, и в них впивались камни и сосновые шишки. Как мало мне было нужно для счастья!

— Держи, — сказал он у бревенчатого забора, — дальше я, пожалуй, не пойду. Ты позови мне эту даму, я буду ждать вон у той сосны.

— А как ей объяснить? Кто ее ждет?

— Зарих.

Зарих в Лесовии был один. У меня стали медленно подкашиваться колени.

— Ты что задрожала? — засмеялся он, — я же не наследный принц, а так…

— Я сейчас… я позову… я мигом!..

И уже подбегая к домику, где остановилась эта дама, я с ужасом подумала: а кто же тогда она?!

В Приюте все были равны, таков был закон Святого Робина. Мы все были братья и сестры. Мы ели простую пищу, носили холщовую одежду, ходили босиком до самой поздней осени. Мы всеми силами старались забыть, кто мы, и что с нами случилось там, в миру.

Дама, которая прибыла к нам вчера в роскошном темно-красном платье, в жемчужной шапочке с вуалью и парчовых туфельках, сидела теперь в горнице за столом в белой холщовой рубахе, подпоясанной веревкой, босая, бледная, какая-то обреченная, и гладила кошку. Ее иссиня-черные волосы были распущены и распадались от середины высокого лба на два вороновых крыла. Глаза были то ли серые, то ли синие, огромные и впалые. Тоскливые глаза.

— Сестра моя, — позвала я тихо, словно боясь спугнуть ее глубокую печаль.

Она медленно повернула красивую голову и вздрогнула. Взгляд у нее стал безумный, губы задрожали, и я еще раз убедилась, что Святой Робин нормальных, здоровых людей не принимает. Да здоровый человек сюда и не поедет!

Женщина была больна, и говорить с ней следовало осторожно.

— Не бойтесь, — сказала я, — меня зовут Жанет, я прачка. Здесь вам вообще нечего бояться. Здесь хорошо. Тихо. Спокойно…

— Жанет, — повторила она, — подойди сюда, Жанет.

Я подошла.

— Ты искала меня? Зачем? — в голосе ее была тревога.