Единственное хорошее дело среди прочих была командировка в Архангельск, о чем ниже. Многочисленные занудные дежурные спектакли заседаний в советах, комитетах и т. п. от Совмина до Госплана, от Минфина до Минздрава и т. д., на которых меня раздирала мозговая тошнота, выработали глубокое неуважение к заседавшим. Толчение воды в ступе, симуляция деятельности. Вообще было совершенно очевидно, что, если Госстрой со всеми его бумагами в одночасье исчезнет, в строительстве ничего не изменится, этого даже не заметят. И, выдержав несколько лет, я ушла в «свободный полет». Сбежала и от Госстроя, и от нагрянувших болезней — на пенсию, благо, ждала интересная работа за письменным столом — накопился большой задел рукописей, публикаций.

У каждого из нас была своя пишущая машинка, можно было работать независимо. Игорь с жадностью принялся обрабатывать материалы, привезенные из Братска, — все, что наснимали, намерили, насчитали они со студентами на моделях. Во многом результатом такой работы уже была диссертация Роговой, на защите которой говорили, что они с Бескиным продвинули проблему лет на 20 вперед.

Проблема системы грунт — машина занимала его всегда. Публикаций у него было много. Росла и пачка авторских свидетельств, в том числе и по той самой свайной дороге — фермобилю. И почти во всех он подбирался к главному — к теории проходимости транспортных средств.

Писал он легко, если четко была сформулирована тема. Одну из самых популярных своих брошюр по вездеходам писал играючи, как уже упоминалось, во время плавания по Лене, между делом. Чаще всего материал писал «в уме», а потом садился за машинку и печатал сразу набело, без правок и редактуры, в нескольких экземплярах. Опубликованная его модель транспортных процессов на Севере получила высокую оценку транспортников, экономистов и даже математиков. Кафедра МВТУ им. Баумана, которая занималась не только вездеходами, но и роботами, и луноходами, не только внимательно следила за его работами. Была выпущена брошюра с основными положениями его теории. Львиную долю материалов монографии, выпущенной с помощью этой кафедры в Нижнем Новгороде, составляли работы Игоря. Кстати, картинки, схемы к этим материалам рисовала я. Мне было проще вообразить и изобразить распределение напряжений в грунте и многое другое. С одной стороны — понимание сути процессов. А с другой — пространственное воображение архитектора.

Расширялся круг общения в науке. Для меня особенно интересны стали семинары в Институте социологии АН, где я не раз докладывала, находила понимание. Особенно много дала работа в совете президиума АН «История мировой культуры-». В работе семинара принимали участие акад. Раушенбах Б.В. — председатель совета, акад. Рыбаков В., На эти семинары иногда приходил и Игорь. Ему все было интересно, он имел свою позицию, выступал, если считал необходимым. Семинары делали нас обоих богаче, расширяли поле мысли. Мы оба свободно общались с людьми любого ранга, из любого направления науки. И это, наверно, потому, что мы оба вышли на уровень сферы философских обобщений, он — транспортных процессов, я — искусственной среды обитания человека.

Была особая сфера, в которой Игорь служил истово, от души и по полной! Это воинское, фронтовое братство и военно-патриотическая работа. Много лет возглавлял он объединенный Совет ветеранов 26-й дивизии и 312-го Новгородского полка. В техникуме, где много лет был штаб этого совета, ветераны не только собирались, вели занятия со студентами. Силами тех же студентов был создан музей — землянка со всеми военными раритетами, архивами ветеранов. Музей Победы на Поклонной горе долго выпрашивал себе этот музей в экспозицию. Кое-что на Поклонную гору передал из своих архивов и Игорь — фронтовые газеты, фото и т. п. Но кое-что хранится у меня дома, вроде сердечника подкалиберного снаряда, ложки, отлитой Игорем, железного креста, фронтовых газет, где рассказывается об Игоре, фронтовые его письма, сохраненные мамой, и т. п. А уж встречи со школьниками, да не в одной школе, ко Дню Победы — непременно. Живой, седой ветеран из исторического прошлого… Ветераны сами стали раритетами.

Война навсегда осталась в Игоре не только шрамами от ранений. И не только Старая Русса, Холм, но и Прибалтика. В Прибалтику удалось выбраться на машине. Через Резекне, Виляны — на Ригу, Салдус, Тукумс. Именно там для Игоря кончился фронт, где его тяжело ранило 18 марта 45-го и где чуть не закончилась его жизнь. В поездке по Прибалтике выручал немецкий язык Игоря. В одном разговоре было сказано: «Мы тут вас от немцев освобождали». Ответ был: «А зачем?» И тем не менее по Прибалтике поездили отменно. Наслаждались органами Таллина и Риги, бродили по средневековым улицам городков, по курортам. В войну все это смотрелось по-другому. А потом стало «заграницей», куда Игоря долго не выпускали.

Жажда перемещений, новых впечатлений Игоря не покидала никогда, а при нем всегда была и я. Если это дежурные санатории, то или Судак, или Феодосия, или Боржоми. Успели два раза побывать на Иссык-Куле с поразительными окрестностями, горными ущельями, с выездами далеко в горы, куда санаторские не рисковали. Оттуда, естественно, не как все, а в Пржевальск, древний Каракол. Затем маленьким самолетиком вдоль Иссык-Куля. Зрелище захватывающее, а там через хребет Ала-Тоо в Алма-Ату к коллеге по научным делам. Если ехали в Светлогорск, то попадали и на военные корабли в Балтийске. Интересного Игорь не пропускал.

Своим ходом, на машине проехались не раз по Прибалтике, по Крыму нетрадиционными дорогами. Особенно интересным был маршрут на Шлиссельбург, Старую Ладогу, Тихвин, Белое озеро, Кирилло-Белозерский монастырь, Вологду, Ярославль и часть Золотого кольца. Всегда с собой мешок лекарств. Я — наготове, но в пути Игорь по-прежнему здоров и бодр.

Когда-то давно, когда ему было чуть за сорок, врачи прогнозировали ему не более пяти лет жизни. И слава богу, отметили и 70 лет, и 80! Подвижная, живая натура, постоянно загруженная голова — «есть обо что почесать мозги», и то, что мы всегда рядышком, а может быть, что-то еще давало нам силы обоим. Зимой непременно лыжи — не спеша, по лыжне. Спорткомплекс «Динамо» рядом — грешно не пойти в ветеранскую группу шустреньких. И активным тестостероном он мог похвастаться до последних дней, до 80 лет, на зависть другим мужикам. Правда, Новая Земля пару раз пыталась догнать, но вовремя удаляли неприятные проявления на коже. Из-под опеки врачей уходить было нельзя. Однако, даже попадая в госпиталь по тем или иным обстоятельствам, вел себя неординарно. Требовал, чтобы ему говорили, что за препараты ему назначают. Однажды и вовсе потребовал сменить ему лечащего врача. Твердо зная истину, что больной должен о своих болезнях знать больше врача, и зная о своих болезнях весьма обстоятельно, заявил: «Этот врач не пользуется моим доверием». И оказался прав.