— Иди за мной.

Они прошли анфиладу богато обставленных комнат с мягкой мебелью, коврами и картинами, развешанными на стенах, обитых дорогими шелковыми обоями. Надя успела заметить, что все картины были религиозного содержания. В переднем углу каждой комнаты висело по нескольку икон, а перед ними горели лампады, и их свет, отражаясь в драгоценных камнях богатых окладов, сеял разноцветные искры.

Тут не было ничего похожего на ту келью, в которой жила бабушка Анна. Эта роскошь и бьющее в глаза богатство поразили Надю, и она невольно подумала о том, что неплохо живется в монастыре матушке игуменье.

— Здесь келья нашей наставницы. — Монахиня остановилась перед закрытой дверью, мгновение помедлила, затем, осторожно постучав, приоткрыла створку. — Благословите, матушка, привела девицу.

Надя не слышала, что ей ответила игуменья.

— Войди. Просят, — приказала ей монашка, сложив кулачками руки на груди и покорно опустив глаза.

Надя, прикрыв за собой дверь, оглянулась вокруг. Она стояла в просторной, светлой комнате с окнами, расписанными морозным узором. Как и в келье бабушки Анны, здесь была самая необходимая мебель: деревянная кровать, венские стулья, небольшая этажерка с пустыми полками; лишь на верхней стояли несколько томов в потертом кожаном переплете. В углу висела небольшая икона простого письма, перед ней, как и в остальных комнатах, горела лампада. Напротив кровати возвышалась голландская изразцовая печь. В печи пылал огонь. На полу у голландки лежало несколько березовых поленьев. Почти посреди комнаты стояла плетенная из ивняка качалка; в ней сидела с книгой в руках еще не старая женщина, одетая во все черное. Только на плечах ее лежала белая пуховая шаль.

Хозяйка встретила Надю пытливым взглядом карих глаз.

— Здравствуйте, матушка! — негромко сказала Надя и вспомнила наказ бабушки поклониться игуменье в пояс. Она хотела сделать такой поклон, но вместо этого едва-едва склонила голову.

— Подойди, дитя мое, — сказала игуменья.

Надя подошла. Она все время чувствовала на себе пристальный взгляд игуменьи, и от этого пронизывающего взгляда ей стало как-то не по себе.

— Ты родственница Ирины Ивановны?

— Дальняя.

— Она мне говорила о тебе.

Надя подумала, что, будь иначе, разве она находилась бы здесь? Интересно, что могла сказать о ней Ирина? А впрочем, не все ли равно...

— Замерзла?

— Нет, не очень.

— Возьми стул и садись. Я люблю посидеть у огонька. И приятно и думается легко. Подвигайся вот сюда, поближе. — Игуменья указала место рядом с собой, но так, чтобы ей было видно лицо Нади. — Ну, рассказывай.

— О чем?

— О себе. Зачем пришла в обитель?

— Не знаю, — неохотно ответила Надя и добавила: — Просто так.

Игуменья усмехнулась.

— Просто так, дитя мое, ничего не бывает. Всему есть причина, и всему, что дано свыше постичь разуму человеческому, можно дать объяснение. Тебе сколько лет?

— Семнадцать.

— Семнадцать, — почти нараспев повторила игуменья и вздохнула. — Лучшая пора юности. И ты решила посвятить себя богу?

— Как? — не понимая, спросила Надя.

— Но ты собираешься постричься в монахини?

— Нет, — не задумываясь, решительно возразила Надя. — Я пока еще ничего не решала.

Надя ждала, что игуменья начнет уговаривать ее, и была немало удивлена, когда она сказала:

— И правильно, дитя мое. Спешить в таких серьезных вопросах не следует. Надо все обдумать, проверить свои мысли и сердце, и только тогда, когда поймешь, что у тебя нет иного пути, кроме как путь служения господу, а все мирское не несет тебе радости, только тогда вставай на стезю избранных. Ведь ты еще не готова к такому подвигу?

Надя промолчала.

— Прежде надо пройти искус положенный. — Игуменья задумалась, потом вздохнула, поднялась с качалки и направилась к печке.

Надя догадалась, что она собирается подбросить дров, и хотела опередить ее, но игуменья не разрешила:

— Не надо, не надо, я сама! Очень люблю подкладывать в жаркую печь сухие березовые дрова, они красиво загораются, вдруг, сразу. Огонь начинает бушевать, безумствовать, и, если приглядеться к пламени, оно окажется разноцветным. А когда пристально и долго смотришь, создается иллюзия, будто пламя живое.

Игуменья присела на корточки и долго смотрела, как огонь, взвихрившись, жадно накинулся на бересту; береста корчилась, свертывалась, и оттого пламя бушевало еще больше, постепенно обтекая, обволакивая поленья со всех сторон.

Надя чувствовала себя неловко, вроде была здесь лишней, однако сидела, понимая, что уйти нельзя.

Игуменья не спеша поднялась. Подойдя к Наде, опустила руку ей на голову и несколько раз ласково провела ладонью по волосам. Надя ничего подобного не ожидала, растерялась и не знала, как ей быть, как дальше держать себя.

— Много ты хлебнула горя, девочка.

— Я?!

— Детство без родителей не бывает счастливым. — Игуменья отошла к окну, постояла в задумчивости.

Теперь Надя увидела — она еще не стара, на лице не заметно морщин, оно кажется совсем моложавым. Росту она была выше среднего, а может, это только так казалось из-за черной длинной одежды до полу.