Все это смутное время Семен не показывался. И вдруг явился к Наде. Да не вечером, как обычно, а средь бела дня.

Глянула на него Надя — не сразу узнала: на Семене солдатская шинель, серая папаха с широкой красной лентой наискосок, в руках винтовка, а к ремню на боку пристегнут наган.

Переполошились тогда все в доме, думали, Красная гвардия нагрянула. Надя обрадовалась приходу Семена, а бабушка напугалась, как бы не рассердился Стрюков, что Семен осмелился без хозяйского разрешения войти в дом. Но все же засуетилась, заговорила насчет обеда.

Семен от угощения отказался, мол, зашел повидаться и сообщить, что вступил в Красную гвардию, и если вскоре не навестит, то пускай знают: пришлось податься из города по приказу комиссара. Это, конечно, пока одни разговоры, но все может быть. Теперь он на военной службе, а в Красной гвардии дисциплина строгая. Служит он в особой казачьей сотне при комиссаре Кобзине. Петр Алексеевич относится к нему со всей уважительностью. По характеру Кобзин такой человек, что за ним пойдешь в огонь и в воду. И то надо понимать: сам Ленин назначил его комиссаром Степного края! А уж товарищ Ленин, будь здоров, знает, кого куда надо посылать.

Семен уже засобирался домой, когда вдруг дверь распахнулась и в комнату вошел Стрюков. Бабушка Анна всплеснула руками, кинулась подавать стул. Но Иван Никитич не сел.

— Здравствуй, — со своей непонятной усмешкой сказал он и, шагнув к Семену, протянул руку. — Навестить забежал?

— Здравствуйте, — строго сказал Семен, чуть приподнялся со стула, но руки Стрюкову не подал. — Ввиду всякой заразы рукопожатия отменены, — пояснил он оторопевшему хозяину.

— Еще чего выдумывай, — прикрикнула на парня бабушка Анна. — Это он к слову, — почти просяще сказала она Стрюкову.

— Почему вы так думаете? — возразил Семен. — Есть закон. Тиф валит людей.

— Что верно, то верно, — согласился Иван Никитич. — Слышал о таком законе. Действительно, эпидемия тифозная распространилась. А тиф — это, брат, тебе не шутка. — Он помолчал и заговорил о главном: — Значит, воюем?

— Начинаем, — ответил Семен.

— Ты как же это — казак, а в Красную гвардию подался?

— Так оно разное бывает, — Семен улыбнулся. — Меня, сказать, сюда потянуло, а кого иного из казаков — в купцы. Кому что нравится.

Стрюков стерпел намек.

— Небось большевиком стал? — спросил не без усмешки.

— Пока еще не дорос. Но тяну в одной упряжке.

Стрюков придвинул ногой стул, присел.

— Скажи ты мне откровенно, по совести: за что вы воюете? Ну вот хотя бы тебя взять. Ты за что воюешь?

— За братство, равенство, свободу, — не задумываясь, коротко ответил Семен.

Стрюков метнул на него недобрый взгляд.

— Вдолбили людям в головы слова, они и повторяют их как попугаи. Разве у нас не было свободы? Каждый человек жил, как хотел и как мог, никто никому не указывал, кандалы ни на руки, ни на ноги не надевал, если ты, конечно, живешь по совести, никому не причиняешь зла. Какой же еще свободы надобно? И о братстве можно так говорить, и о равенстве тоже...

— Эти ваши слова мне даже довольно знакомые, — прервал Стрюкова Семен. — А вот вы, Иван Никитич, новую такую песню слыхали, «Интернационал» называется? Эта самая песня — для народа, который обижен мироедами и другой сволочью. И в ней яснее ясного рассказано, как быть нашему брату и что дальше делать. Прежде всего там говорится, чтоб поднимался весь мир голодных и рабов. Это вам — раз! Затем дается наказ разрушить до основания весь старый мир и вместо него построить новый. Шуточки? И уже при такой жизни все, кто был ничем, тот станет всем. Вот какая она, эта песня. А про самого Ленина вы что-нибудь слышали, господин Стрюков?

— Да как сказать, — неохотно протянул Стрюков. — Слухи, конечно, ходят, только разные.

— Разные слухи враги революции распускают! — решительно оборвал Стрюкова Семен. — А на самом деле Ленин и поднял людей, чтоб новый мир построить.

В ответ на эти слова Иван Никитич резко хохотнул.

Наде показалось, что смех его был неестественным.

— Как же понимать твои рассуждения о новом мире? Какой он должен быть? Вот сейчас, допустим, батрачит у меня Василий — есть такой немудрый парень. Ну, а при новом-то мире как все должно обернуться? Василий станет хозяином, а я, Стрюков, наймусь к нему в конюха? Так?

Уловив в словах Стрюкова насмешку, Семен побледнел. Гневно сверкнув глазами, не сказав больше ни слова, он поднялся и стал прощаться. Подал руку бабушке Анне, затем Наде, а на Стрюкова даже не глянул. Уже от порога, полуобернувшись, сказал:

— Какая тогда жизнь будет, я, конечно, сказать точно не могу, но одно знаю: на чужой беде паразиты не будут наживаться. И чужие избы палить не станут из-за своей корысти. А кто осмелится — к стенке!.. В распыл!

У Стрюкова глаза на лоб полезли, но он промолчал, будто эти слова его не касаются.