— Мне нужно поговорить с тобой, дочь моя, — сказал он.

Служанка пожала плечами и покорно осталась.

Когда вышел последний прихожанин, священник подошёл к девушке, в волнении ломая пальцы.

— Ты очень красива, дочь моя, — начал он, — а знаешь ли ты, что красота — это наистрашнейшее искушение дьявола?

— Нет, отец мой, — простодушно ответила Джуди.

— Именно так, дочь моя! Я давно стал замечать, что Нечистый оплетает тебя своими сетями.

Служанка испуганно перекрестилась.

— Я хочу спасти тебя, дочь моя, — священник взял её за руку и накрыл её ладошку своими ладонями. — Какие хрупкие у тебя пальчики…

Девушка испуганно высвободила руку.

— Я лучше после зайду, отец мой, — сказала она.

— Почему же, дочь моя? — удивлённо спросил отец Тальбот. — Неужели ты не хочешь спасти свою душу?

— Хочу, но не с Вами, — подумала девушка и вслух добавила: — Сегодня у меня ещё слишком много дел, отец мой. Я зайду завтра.

— Мне надобно исповедовать тебя сегодня, дочь моя, — покачал головой священник и плотно затворил двери. — В тебе сидит дьявол, я должен изгнать его.

Джуди передернуло от одной мысли о том, что эти руки будут ласкать её. Целоваться с ним все равно, что целоваться с боровом. Был бы священник моложе и красивее лицом, она бы, так и быть, позволила себя исповедать.

— Не могу я сейчас, святой отец, я лучше вечерком зайду.

— Хорошо, дочь моя, — вздохнул священник, проводив её взглядом, и прошептал: — Красота — сильнейшее искушение дьявола, а люди слабы…

Служанка не обманула священника, сказав, что у неё много дел. Она весь день вертелась, как белка в колесе, и лишь вечером смогла немного отдохнуть.

— Уф, совсем я умаялась! — Джуди наконец-то блаженно вытянула ноги перед очагом на кухне. — Плесни мне чего-нибудь погорячее, Элсбет.

— Чего погорячее? — кухарка с опаской посмотрела на неё. — Уж не больна ли ты?

— Тут и заболеть недолго! С утра до вечера на ногах. Туда-сюда, туда-сюда… — Она устало начертила рукой в воздухе несколько кругов.

— Так чего погорячее? — буркнула Элсбет.

— Молока, Элсбет, — рассмеялась Джуди. — А ты что подумала?

Кухарка расплылась в улыбке и плеснула в пустой котелок немного молока из крынки.

— А побольше нельзя? — плаксиво спросила служанка.

— И рада бы — да не откуда взять!

Молоко согрелось. Элсбет осторожно сняла котелок с углей, подула на молоко и вылила его в глиняную кружку.

— Подожди пить: горячее, — заботливо предупредила она.

Молоко с привкусом металла и свиного жира (кухарка не успела вымыть котелок после ужина) показалось Джуди слаще мёда.

— Что-то я давно тебя в церкви не видела, — укоризненно заметила Элсбет.

— Не могу я, Элсбет, туда ходить, — краснея, зашептала Джуди.

— Почему? — удивилась кухарка.

— Ну… Словом, бес в отца Тальбота вселился. Боюсь я!

— Чего боишься? — шёпотом спросила Элсбет.

— Я ведь замуж выйти хочу. А Метью на меня и не взглянет, если узнает, что меня по вечерам священник исповедует.

— Господь с тобой! — всплеснула руками Элсбет. — Неужели так далеко зашло?

— Бес силён! — вздохнула служанка.

— И молчишь?

— А кому сказать-то?

— Госпоже. Нечего пастырю своё стадо портить!

— Боюсь я, — девушка комкала подол платья. — Не поверит!

— Тогда я сама скажу.

Благодаря напористости Элсбет и острому язычку Джуди отец Тальбот со скандалом был изгнан, несмотря на то, что, по его словам, в своём общении с прихожанками не заходил дальше щипков и не совсем приличных разговоров. Гневное письмо епископу, написанное от лица Элджернона Уоршела, изобличало все его грехи.

— Кто не без греха? — вздохнул отец Тальбот, покидая стены Уорша.

В то время, как неудачливый прелюбодей трясся по кишевшим разбойниками дорогам, рискуя жизнью и нехитрыми пожитками, его обвинительница пребывала в состоянии сладкого томления, вызванном появлением нового управляющего. Звали его Стивен, и было в нём что-то, от чего девушки не могли спать по ночам.

Раньше в Уорше Стивена никто не видел, да и в деревне его не помнили. Он появился сразу же по приезду барона и тут же был назначен на место, считавшееся недосягаемой вершиной в негласной замковой служебной иерархии: управляющих никогда не отправляли на войну. Почти никогда.