У Джуди бешено заколотилось сердце, когда она увидела, как её госпожу увозят у неё из-под носа. Служанка бессильно прижимала к себе горячий горшок с обедом и с мольбой переводила взгляд с Питера на стремительно исчезавшее облачко пыли.

— Да как же это? — шептала она.

Быстро сориентировавшись, Питер первым делом допросил оставленных охранять баронессу людей. Выяснив, что всадников было много, он отказался от мысли преследовать их. Да и на чём преследовать, если у них не осталось даже осла?

У дороги удалось обнаружить одну из лошадей. Отрядив в соседний замок людей за помощью, Питер решил немедленно вернуться в Уорш: нельзя было полагаться на добрую волю и благородство хозяина этих земель. Боясь остаться одна, Джуди увязалась с ним.

Не воспользовавшись мостом, они сэкономили на сборах, зато несколько потеряли во времени. Это удалось компенсировать, срезав путь через поля; предприятие было рискованным — порча чужого урожая легко могла привести к смерти, — но Питер великолепно с ним справился и в кротчайшие сроки сумел передать новость о похищении баронессы в Уорш.

Джуди оказалась в Мерроу, когда уже стемнело. Сказав Питеру, что заночует здесь, она поспешила на поиски осла: если миссия Питера была наполовину выполнена, то ей ещё предстояло предупредить баннерета Леменора.

Рассвело. Было свежо. Рваный молочный туман застилал овраги, неохотно отступая на равнине. Небо на востоке подернулось слабым розовым свечением. Оно медленно разливалось по воздушному пространству, скользило по посветлевшим холмам, тонувшим в, казалось, осязаемом на ощупь сумраке долине, сливаясь с монохромными остатками ночи. Облака на глазах из синих превращались в сиреневые, сначала на востоке, потом все ближе и ближе.

На листьях поблёскивают холодные капли росы. Проснулись, робко защебетали первые пташки.

Светлело. Туман медленно испарялся. Птицы щебетали все увереннее, возвещая о начале нового дня. Первые лучи солнца зажглись на небосклоне.

Деревня просыпалась вместе с солнцем. Замекали козы, где-то хлопнула дверь; разнеслась по улице бабья ругань. То над одним, то над другим домом появлялась, курилась струйка дыма. Как-то вдруг стало шумно, по-будничному оживленно.

Звонко щёлкая кнутом, босоногий пастух-подросток, одетый тепло, чтобы не замерзнуть в непрогретых ложбинах, собирал стадо.

Хлопнув калиткой, Мейми, ещё не совсем одетая, выгнала на улицу корову. Подгоняя хворостиной ленивое животное, она прикрикнула на хозяйничавшую в доме дочь:

— Поторапливайся, Прис, поворачивайся, лежебока! И Дрю растолкай, будь он неладен, чертенок! Я вам и паши, и стряпай, и корову выгоняй, совсем на шею сели, паршивцы! Так и передай ему, что я ему, ленивцу, уши надеру!

Позевывая, почёсывая живот, на пороге появился Сайрас.

— Кончай вопить, баба! — Он потащился к сараю, чтобы помочиться. — Голова от тебя пухнет.

— Не от меня, а от хмеля, — пробурчала супруга. Оправив задравшуюся юбку и на ходу почесав одну ногу о другую, она догнала пастуха и вручила ему на сохранение своё рогатое сокровище. Зацепившись языком с одной из соседок, она прошла немного по деревне, сопровождая стадо, потом вернулась в дом, где её семейство уже собралось за скромным столом.

Воздав хвалу Господу за ниспосланную пищу, они дружно застучали ложками, заработали челюстями. Впереди был длинный рабочий день, так что нужно было хорошо подкрепиться.

В этот ранний час баннерету не спалось, и он решил немного прогуляться, чтобы успокоиться, нагулять сон и проспать хотя бы до полудня. Сонный Метью, сопровождавший страдавшего от бессонницы господина, уронил голову на шею лошади и в полудрёме лениво раздумывал над тем, удастся ли ему поспать ещё часок на своем соломенном тюфяке.

— Эй, Метью, — Артур обернулся к оруженосцу, — не устроить ли мне охоту?

— Как угодно господину, можно и охоту, — сонно пробормотал Метью. — Только осмелюсь напомнить, сеньор, что охота на этой неделе уже была.

— Чем бы мне заняться до обеда?

— Спать ложитесь, сеньор, время быстро пролетит.

— Да я же говорю тебе, дурень, не заснуть мне!

— Тогда что Вы меня спрашиваете, коли я дурень?

— А с кем мне говорить, не с самим собой же?

Баннерет замолчал и свернул на проселочную дорогу. Он думал о Жанне Уоршел. Наступит ли день, когда этот гордец-барон наконец-то разрешит ему жениться на ней? Каждый день промедления казался ему страшной мукой. Иногда баннерету даже казалось, что он непременно заболеет и умрет, зачахнет от тоски, если никогда больше не увидит ее. Но он верил в свою звезду и в то, что его постоянство и упорство рано или поздно приведет его к намеченной цели.