Из-за крайнего флигеля выкатился приземистый мужичонка в рыжей ушанке. “За картошкой?” — он спросил одобрительно, кивнув на ее холщовый мешок. Инна качнула головой, глядя в сторону. На плоском лице новосела отразилось удовольствие. “И я. — Он вертел в воздухе пустой сеткой. — До обеда в универсаме не было — обещали завезти. Третий раз хожу, — он принялся объяснять. — Утром картошка-то была, но мелкая — я не взял. — Мужичонка заглянул Инне в лицо и снова завертел сеткой, как будто собирался ее закинуть. — Может, теперь повезет”. — “Так и ходите целый день?” — она с трудом удерживала злобу. “А как же, а как же!” Сетка тащилась за ним по снегу. Рыжая патлатая шапка хромала на один бок. “А если и сейчас не будет”, — она предположила мстительно. “Плохо, — он расстроился не на шутку, — без картошки-то скучно!” — и облизнулся. “Господи, — Инна думала тоскливо, — неужели они все такие?” Она повела глазами по бледным, оклеенным сероватой плиткой стенам. Плитка отвалилась местами: стены, покрытые красноватой кирпичной паршой.

У входа в универсам стояла очередь, и мужичонка пристроился Инне в затылок. Он переминался с ноги на ногу, согреваясь, и хлопал по бокам ватного пальто.

В универсаме картошки не было: ни мелкой, ни крупной. “На рынок придется, — встрял озабоченный голос, и, обернувшись, она увидела знакомую плоскую физиономию. — Придется, говорю, на рынок”. — “Далеко...” Она думала: явлюсь без картошки — будет скандал. Дешевле съездить. “Где ж далеко? На троллейбусе-то — к сбмому. — Он вертелся, ловко перебрасывая пустую сетку. — В троллейбусе тепло-о!” — Собачьи выпуклые глазки юлили. Инна поправила шапку и решительно двинулась к выходу.

Он догнал ее у остановки. Тяжело дышал, облизываясь. Троллейбус подошел скоро, но даже это малое время мужичонка не стоял на месте. Кружа у фонарного столба, читал обрывки объявлений. “Трехкомнатную на две — с доплатой, две комнаты на двухкомнатную”, — коротко докладывал и тер лоб. “Курятник твой на две конуры. Сейчас развернусь и уйду”. Но он уже затих у столба. В троллейбусе Инна пробилась в задний угол. Ее мутило. С самого утра — ни крошки. Старухина картофелина — не в счет.

“Нам — сейчас”. — Мужичонка стоял рядом. Лохматая шапка почти касалась Инниного лица. Она отодвинулась, сколько позволило место.

От рыночных дверей начинался фруктовый ряд, тянулся горками оранжевой хурмы — как из папье-маше. Инна вспомнила: в первом классе, на труде. Взять кусочек белой бумаги, разжевать, налепить на пластилин слюнявые катышки — слой за слоем, дать высохнуть и раскрасить. Снова подступило. Она сглотнула тошную слюну.

Овощной ряд пустовал. Инна едва разглядела единственного хозяина, стоявшего в дальнем углу над картофельной кучкой. Напротив него, едва видный из-за прилавка, суетливо переминался мужичонка. Он успел опередить ее и теперь складывал клубни в авоську. Она едва взбухла: картошки набралось килограмма два, но, когда Инна подошла, хозяин развел руками: “Кончилась”. Мужичонка облизывался, теперь, должно быть, от смущения. “Сейчас хвостом завиляет!” Он не завилял, но предложил показать дорогу до ближайшего овощного — совсем рядом: “А как же!”

Мужичонка шустро юлил впереди, оборачиваясь через каждые два-три шага, наверное, боялся, что Инна передумает.

В обещанном овощном было пусто, если не считать ссохшейся моркови, ссыпанной в ячейку за прилавком. “Закрываемся, закрываемся!” — раздался грубый голос из угла. “Может, морковочки? — Мужичонка высунулся сбо- ку. — Морковочки, а? Не имеет права гнать, раз уж вошли”. Уборщица прошла совсем рядом, кинув под ноги горсть опилок, как обрызгала. Инна попятилась, отступая к дверям.

“Я еще один знаю, за мостиком”. — Мужичонка успел забежать вперед. “А тот до какого?” — Она взглянула на часы: стрелка подходила к восьми. “До девяти”, — он отвечал торжественно, как будто сам установил магазинное расписание заранее и теперь пожинал плоды своей распорядительности.

За мостом, перейдя булыжную площадь, они свернули в узкую улочку. По правой стороне тянулось тихое, темное здание. “Ага, — он сказал, — казарма”. Из окна первого этажа, как дым из большой печи, валили клубы пара. Сквозь пар Инна разглядела широкую металлическую трубу, пропущенную прямо через окно. Из огромного раструба валили белые клубы. В морозном воздухе, едва коснувшись земли, они возносились до второго этажа и растекались над крышей. Под раструбом стоял пахучий густой столб. Сквозь запах наваристых щей пробивался дух каши. Клубы пара напирали друг на друга.

“Раз, два, три — горшочек, вари!” Она любила эту сказку с детства и теперь, вспомнив сказочные слова, вдруг подумала: “Все. Ничего не было”. Ни старухи, ни Чибиса, ни его отца. Зажмурившись, Инна внюхивалась в пар. Больше всего на свете ей хотелось белой масляной каши. Там, за стеной казармы, огромная повариха орудовала половником — мешала томящуюся гущу, склоняясь к медным котлам. “Раз, два, три!..” — вдохнув изо всех сил, Инна вступила в пахучий столб. Клубы заволокли с ног до головы. Голова кружилась. Мужичонка вился рядом, втягивая в себя обрывки белого пара…

В пахучем облаке голова становилась легкой. Она потянулась к раструбу и встала на цыпочки. Жилки под коленями дрогнули — тело, пропитанное белым паром, медленно возносилось над крышей.

Притулившись к водосточной трубе, мужичонка сидел, дожидаясь. Между коленями была зажата сетка с картошкой. Он поднял голову. Плоская физиономия вытянулась и заострилась.

Улицу перегораживала арка. Поднырнув, Инна вылетела на простор площади. Огромный собор выходил на все стороны света. Смиряя дыхание, она опустилась на землю. За приземистой оградой начинались ступени. В глубине за колоннами подымалась дверь, изрезанная множеством фигур. Чувствуя под руками швы каменных плит, она обогнула угол. В ногах бегали мурашки. Взмахнув руками, словно стала крылатой, Инна запрокинула голову и рванулась вверх…