Справедливою и совершенною признается всякая ложа, получившая право на существование от какого-то высшего масонского правления, так, чтобы соблюдено было преемство и она явилась бы новым звеном неразрывной братской цепи. В противном случае самовольно образовавшаяся ложа, как бы стары и правильны ни были ее уставы, называется самочинною, незаконной, побочной.

Коренными степенями масонства считаются три: ученическая, товарище-ская и мастерская. Покровителем этих степеней почитается Иоанн Креститель как проповедник духовного возрождения. Три степени, непосредственно следующие за иоанновскими, обыкновенно называются шотландскими или андреевскими. Они служат переходной ступенью к рыцарским, тамплиерским или розенкрейцерским.

К посвящению в ложи допускались лишь лица, исповедующие господствующую в стране религию.

Инна чувствовала, что упускает что-то важное — теряет нить. Старик, писавший о тайном братстве, путался во временах. То обращаясь к настоящему, то откатываясь в прошлое, он представлял свой союз в виде всесильной организации, управляющей народами на протяжении долгих веков. “Неужели до сих пор?..” Она натянула капюшон на голову и сунула пальцы в рукава.

В иоанновской ложе первой ученической степени стены занавешивают голубой тканью, натянутой посередине комнаты на шнуре. Тут же на возвышении располагается престол, масонский жертвенник, за ним — кресло управляющего ложей. Престол и кресло осеняет балдахин, испещренный золотыми звездами. На престоле покоится раскрытая Библия — на Откровении от Иоанна.

Возникновение предания об убийстве великого мастера, строителя Соломонова храма, относится к началу XVIII века. Суть предания такова: ленивые, нетерпеливые и алчные подмастерья пожелали не по заслугам, а силою добиться высшей заработной платы, которая выдавалась только мастерам. С этой целью подмастерья напали на Адонирама, дабы под угрозой смерти заставить его выдать тайну мастерского слова и знака, зная которые они могли получить желанную плату. Ударами масштаба, наугольника и молотка Адонирам был убит, но не предал тайны.

По позднейшим толкованиям, под убиенным мастером разумелись все мученики идеи…

Старик, написавший про убиенного мастера, лежал в морге с клеенчатыми бирками на обеих ногах. Бородавка, безобразившая нижнюю губу, чернела на мертвом лице. Инна полистала вперед, торопясь узнать главное: где и каким образом можно найти это тайное братство, члены которого умеют повелевать Добром и Злом.

Каждая масонская степень имела свой тайный знак, особое прикосновение и особое слово. По этим знакам масоны соответствующих степеней могли опознать своих сочленов. Примеров этих знаков множество. Вот лишь некоторые из них: знак первый — земли: наклонив слегка голову, провести по лбу ладонью правой руки, отогнув большой палец; знак второй — воды: приложить правую руку к сердцу и, протянув ее на уровень груди, внезапно опустить, как бы делая приветствие; знак четвертый — огня: сплести все десять пальцев ладонями наружу и закрыть ими лицо…

Она наклонила голову, оттопырила большой палец и провела по лбу правой ладонью… Тогда он сделал по-другому. Она положила ладонь на горло и взяла себя под локоть. На площадку вышел худой человек: оглядел и распахнул дверь. “Вот оно что…” — Инна прикусила губу.

Она листала назад, проглядывая строки. Так, голубая ткань, подвешенная на шнуре. В той комнате занавес был темно-синим. За ним — старушечье кресло. Отец Чибиса приходил к старухе. “Господи, — Инна свела ладони, — неужели — она?”

Не может быть. Старуха — сумасшедшая. Она листала, пытаясь найти верную зацепку. “…Правды и истины…” Старик, теребивший бородавку, подчеркнул эти слова. Инна силилась понять разницу: на ее взгляд, эти слова означали одно и то же…

Она встала и вышла на кухню. Из крана сочилась вода. Инна нагнулась и сделала большой глоток. Ледяной холод свел десны. Детское нетерпение росло в груди. Снова она стояла у ледяного края, чтобы, оттолкнувшись, сделать шаг. Если братство каменщиков сохранилось, значит, его можно отыскать. Она вернулась в комнату и взялась за тетрадку. Глаза поймали “любовь к смерти”. Смерть, которую она знала, жила на кладбище…

“На кладбище…” — Инна закрыла тетрадь и прижала к груди. Теперь она думала о старике с нежностью, как будто стала внучкой, горюющей о смерти родного деда.

От низкой пристани у подножья сада тянулись цепи вмерзших в лед шагов. Две, натянутые ровно и сильно, накрепко сковывали берега. Третья делала петлю к мосту, как будто провисая под тяжестью черной полыньи. “Налево пойдешь...” Небо было пустым. За спинами генеральских домов оплывали свечи минаретов. Орест Георгиевич встряхнул запястье: был третий час. На последней ступени гранитного спуска он стоял, медля.

Отец, давший ему имя, был чужд снисходительности. Высокомерен и неуступчив. Любил повторять, что любит свою страну. “Хороша любовь! — Орест Георгиевич мотнул головой. — Взять и воскресить вождя…”

Слегка припадая на левую ногу, Орест Георгиевич двинулся вдоль ограды; давило щиколотку, словно замкнули в железо. Деревья, лишенные листьев, тянули к небу голые стволы. Сквозь остовы виднелись ящики статуй, похожие на дворницкие будки. Самих статуй видно не было. Он представил себе фигуру — каменный женский торс. Родина-мать. Из тех, что всегда оставляют наследство. Антон ничего не знает. Как будто живет в другой стране.