— Вчера был нелегкий день, и я решила, что имею право как следует отдохнуть. — Тетушка Либби налила мне чашку кофе и указала на вегетарианский сэндвич. — У меня на примете есть интересное местечко, куда мы могли бы сходить вместе, — заявила она, поставив передо мной тарелку.

— Неужели у тебя не намечено пылкое свидание с Девоном? — пошутила я.

— Нет, свидание только завтра вечером. Кстати, я сообщила ему, что возьму с собой тебя.

— Ни за что на свете!

— Прости, но вопрос решен. Он уже сказал, что мы все вместе идем на фестиваль искусств.

— Ладно, у тебя есть еще сутки, чтобы убедить меня в том, что это хорошая идея. А что ты там говорила насчет куда-то сходить?

— Слушай, в городе есть клуб, где с девяти до одиннадцати вечера устраивают вечера для тинейджеров.

Я закатила глаза, представив себе эту муть в стиле диско.

— Он называется «Гроб-клуб», — продолжила тетя.

— Прошу прощения?

— По-моему, тебе там самое место. Не в гробу, конечно, а в таком вот готском клубе. Мне кажется, тебе стоило бы туда сходить.

— Грандиозно!

— Сама-то я, наверное, старовата для таких тусовок, но, с другой стороны, почему бы и нет!

В этом была вся тетя Либби. Плевать она хотела на то, кто что подумает. Насколько я помнила, она всегда маршировала только под свой собственный барабан, а уж африканский он или нет — дело десятое.

— Стало быть, у нас есть несколько часов на то, чтобы раздобыть для меня наряд, подходящий для такого заведения. А то ведь в моем гардеробе вряд ли найдется что-нибудь темное.

Тетушка Либби то до одурения стучала в тамтам, набивая мозоли, то срывала на сцене голос, но она всегда и во всем выкладывалась на сто десять процентов. Подход к посещению ночного клуба в компании шестнадцатилетней племянницы у нее был точно такой же.

— Так куда мы двинем? — спросила я. — В готский бутик?

Тетушка рассмеялась.

— Нет, я собираюсь найти кое-что особенное. Идет?

Через несколько минут мы уже припарковались на площадке, усыпанной гравием, и поднялись по лестнице в здание бывшей начальной школы, в котором теперь обосновалась местная труппа. Тетя таскала с собой ключи от машины, подъезда, почтового ящика, квартиры, а еще и от театра. Ей потребовалось время, чтобы найти в увесистой связке тот из них, который открывал бывшую школьную дверь, но поиски увенчались успехом.

Мы двинулись по главному коридору, увешанному афишами, прошли мимо кабинета директора, кафетерия, питьевого фонтанчика с деревянной подножкой, рассчитанной на малышей, и приблизились к двери с номером «три». Когда-то здесь была классная комната для десятилетних учеников, теперь на двери красовалась табличка с надписью «Костюмерная».

Классная доска и картотечные шкафчики оставались на своих местах, а вот учительский стол и парты были убраны. Их то ли продали с торгов, то ли передали новой начальной школе. Все помещение было загромождено штабелями коробок с наклейками «Шляпы», «Шарфы» и так далее, а на целых рядах вешалок пылились сценические костюмы. Их запах смешивался с еще не выветрившимся запахом учебников. Мы с Либби переступали через коробки и копались в ворохах одежды с единственной целью — чтобы в моей тетушке мог проявиться внутренний гот.

— Это так здорово, просто слов нет, — тараторила я, перебирая шмотки. — Не могу себе представить, чтобы кто-то еще пошел на такое ради меня.

— Шутишь? Мне это нравится.

Тетя и вправду перебирала платья на вешалках, лучась от восторга.

— Должна признаться, это одна из причин, почему меня так привлекает сцена. Она дает возможность преображаться, менять стиль, не выглядеть всю дорогу одинаково. А то ведь и обалдеть можно, долго не меняя образа.

— А я не могу представить тебя другой. Ведь о человеке судят по его манере одеваться. Речь, конечно, идет не о бисере или там браслетах. Просто ты в любом случае умеешь оставаться самой собой и ни под кого не подстраиваешься.

— Я уже давным-давно бросила этим заниматься, — рассмеялась тетя.

— А вот мама никак не может понять, что для меня значат моя помада и темная одежда. Я ведь ношу татуировки не ради того, чтобы позлить ее, а для себя, потому что это мое.

— Моя мама тоже не понимала моих пристрастий и увлечений, — сказала тетушка Либби, чуть помолчав. — Дело ведь не в том или ином стиле, не в дизайнерах и ярлыках, а в самовыражении, в собственной позиции.

Я улыбнулась. Эти слова нашли отклик в моей душе. По манере одеваться мы с тетей Либби различались как день и ночь, зато сходились на том, что каждый имеет право на самовыражение.

— На то, чтобы понять, кто я, у меня ушли годы, — промолвила тетя. — Хотя на самом-то деле я знала это всегда, во всяком случае с твоего возраста. Просто очень многие люди, окружавшие меня, имели свое представление насчет того, какой мне следует быть, и покоя мне не давали, если я этому представлению не соответствовала. Твой отец с годами вполне вписался в истеблишмент, а вот я сохранила свои хипповые фенечки, альбомы «Пинк Флойд», левоцентристские идеалы и в конце концов нашла людей, которых устраиваю такой, какая есть.