Открыто он об этом не говорил, но, будучи бессменным деканом геофака, делал все возможное, чтобы в коллектив не попадали «посторонние». И долгое время ему это удавалось. А теперь вот приходится поступаться своими принципами. Все больше засоряется факультет чужаками. Среди них был и Воронов, который пришел в университет сразу после войны в потрепанной солдатской гимнастерке и вдруг потребовал введения факультативных курсов и спецсеминаров, где ставил потом своими вопросами в тупик даже самых опытных преподавателей.

Этого-то Воронова бывший заведующий кафедрой минералогии и пригласил к себе в аспирантуру. Бенецианов возражал против него, ибо уже тогда предвидел, чем может закончиться такое приглашение. Но действовать более решительно, — к сожалению, не смог: слишком много шума наделал вороновский прибор.

С тех пор и кончился мир на факультете. Молодой ученый никак не хотел покориться Бенецианову. С него стали брать пример и другие сотрудники. На факультете начался разлад, появилась оппозиция. После же того, как Воронова избрали заведующим кафедрой, с ним вообще не стало сладу.

И дело не только в том, что он превратил свою кафедру в филиал физмата. И даже не в том, что не хотел считаться с факультетскими традициями, которые так ревниво оберегал Модест Петрович. Главное было в другом: Воронов расшатывал саму основу геологической науки, той науки, которой Бенецианов отдал всю жизнь и которая зарекомендовала себя как безотказная служанка горнорудного дела, по крайней мере, здесь, в стенах руководимого им факультета.

Правда, сам Бенецианов не выступал в последние годы с фундаментальными трудами. Но разве не под его руководством и не его ученики продолжают развивать и совершенствовать методы геологических исследований? Много ли найдется школ, которые пользовались бы такой же известностью, как школа профессора Бенецианова!

И подо все это теперь подкапывается Воронов. Год назад Бенецианов попытался было покончить с этим, поставил вопрос о передаче темы Воронова на физмат. В случае успеха тому не оставалось бы ничего другого, как и самому перейти к физикам. Но Воронов оказался удивительно изворотливым. Он поднял молодежь, дошел до парткома и все-таки добился того, что сохранил тематику кафедры. Далось это ему нелегко — два месяца пролежал в больнице и как будто утихомирился. Однако ненадолго.

Пора бы с этим кончать. Вряд ли теперь у кого-нибудь из профессоров остались сомнения в пагубности вороновских затей. Только Греков еще не может отделаться от своего либерализма. А Греков — это все! Без его поддержки нечего и думать об избавлении от Воронова. Но как убедить его занять более решительную позицию?..

Модест Петрович встал из-за стола и в раздумье заходил по кабинету.

Студент четвертого курса Вася Герасимов кипел от возмущения: его, секретаря комсомольского бюро факультета, подняли на смех. И кто же? Сам секретарь партбюро. Можно ли после этого руководить молодежью?

Он-то, Алексей Константинович Стенин, говорят, впервые на партийной работе и, кроме своих ракушек, знать ничего не знает. А Вася еще с первого курса руководит ребятами. Был и комсоргом в своей группе, и членом факультетского бюро, и даже членом университетского комитета комсомола. Вчера намекнули даже, что есть мнение рекомендовать его в члены горкома. Тогда он покажет, как надо работать!

И вдруг этот Стенин! Герасимов зашел проинформировать его, секретаря, о явном неблагополучии на кафедре минералогии. Там молодежь — подумать только! — создала чуть ли не организацию какую-то, выпускает без ведома комсомольского бюро не-то бюллетень, не то газету. Вася не преминул захватить с собой экземплярчик. А Стенин прочел — и давай хохотать. Да мало того, еще сказал, что ему, Васе, не хватает чувства юмора. У ребят мозги набекрень, а ему юмор!

Вася в сердцах рванул дверь в деканат и невольно попятился: перед ним стоял декан.

— А-а-а, комсомольский лидер! Но почему такой воинственный вид? Ну-ка, выкладывайте,

— Да что там выкладывать! — Вася вздохнул. — Тут работаешь, стараешься, а некоторым смешно.

— Кому? Кто эти некоторые?

— Да вон Алексей Константинович.

— Стенин?

— Да! Я ему насчет кафедры минералогии доложил, а он…

— Что же на кафедре минералогии?

— Видите ли, Модест Петрович… — Герасимов замялся, поглядывая на секретаря и двух девушек-первокурсниц, навостривших уши.

— Пройдемте ко мне в кабинет.

Вася последовал за деканом.

— Ну-с, так что же там случилось? — промолвил Бенецианов, усаживаясь и кивая Васе на рядом стоящее кресло.

— Да все эти ребята… ну, «физики» наши! Я давно уже к ним присматриваюсь. Мне кажется, они… Понимаете, Модест Петрович, — Вася понизил голос, — мне кажется, они какое-то подозрительное общество создали…

— Как? — Бенецианов выпрямился в кресле.

— Да что-то у них там… Сидят у себя каждый раз до поздней ночи. Я как-то шел с заседания, смотрю — свет. И дверь полуоткрыта. Подошел и слышу: «Так дальше продолжаться не может. Надо расчистить эту плесень. А прежде всего привлечь молодежь, студентов старших курсов, аспирантов…»