Шрифт:
Зеркало в ванной Дину невзлюбило с первого отражения. Еще вчера оно ревниво показало самозванке, что тут ей делать нечего. Корнилов занят. На него исключительные права имеет только гражданка Корнилова. И никто больше. Дина, посмотрев на себя, согласилась. Не имеет. Никому она не нужна. Даже себе.
До работы добирались порознь.
ГЛАВА 20
Никогда не думала, что мужчина может так ревновать. За полчаса Каримов продемонстрировал все свои возможности — Отелло утерся платком Дездемоны и спешно покинул сцену. На счастливого Кешу обрушились потоки слез и оскорблений, затем в ход пошли пощечины. Изящная голова визажиста моталась из стороны в сторону, а с губ не сходила блаженная улыбка:
— Ревнует, значит, любит.
— Я тебе покажу — любит, — взревел злобный карлик и принялся его душить.
Я спряталась за креслом и старалась не привлекать к себе лишнего внимания. А то и до меня очередь дойдет. Однако вскоре силы ревнивца оказались на исходе. Заметив, что Каримов выдохся, Кеша пошел в лирическое наступление:
— Зайцман! Ну, что ты как маленький! Ворвался, набузил, расстроил и себя, и меня. Мальчика испугал (Кеша, за мальчика — ответишь!). Был бы повод, гномик! А это, так… Клиент.
— Правда, клиент? — с тоскливой надеждой уточнил Каримов и шмыгнул носом.
— Клиент, — соврал Кеша, накинув на женские шмотки клетчатый, пушистый плед. — Я же только тебя люблю, шпингалетик, по ночам не сплю. Жду, когда ты с очередной презентации явишься. Люблю, значит, не изменяю. Слово Кеши. Ты хоть раз мне подарок сделал, клен ты мой опавший? Хоть однажды в люди вывел? Денег дал на карманные расходы? Только кричишь и посуду бьешь. За что, спрашивается? За Клиента? Он мне, между прочим, денег принес за услуги и письмо от мамы… От моей бедной мамы, так и не смирившейся с тем, что у нее никогда не будет внуков. Мама попросила, чтобы я устроил протекцию этому пареньку. Не мог же я ей отказать, когда она до сих пор плачет и рыдает!
— Извините, — сказал мне банкир. — Я не знал, что вы клиент. Ужасно неловко получилось. Но я очень ревнив, особенно в отношении Кеши. Кеша — моя самая большая любовь.
Я нерешительно выползла из-за кресла:
— Извинения принимаются. Перед вашим приходом он сказал то же самое. Вы — его самая большая любовь. Последняя.
— Правда? — просиял Каримов. — Вы, кажется, хотите получить рекомендацию в клуб?
— А вы можете ее мне дать? — от пережитых волнений мой голос звучал хрипло, что было весьма кстати.
— Разумеется. Я все могу, — в глазах лысого гнома мелькнула гордость. Ну-ну, как говорится, и жнец, и на дуде игрец. — Я вас встречу у входа в клуб. Адрес, думаю, вы знаете. На Синопской. Итак, сегодня. В 22.00.
Он прильнул к Кеше, давая понять, что аудиенция закончена, и он жаждет принести извинения своему пылкому и нежному другу.
В прихожей я набросила на плечи пальто хозяина (думаю, Кеша меня простит) и вышла на улицу. В голове бился только один вопрос: где и как мне пережить два часа в обличье мужчины?
Вопрос весьма актуальный. Дискомфорт от нового имиджа увеличивался по мере роста нервозности и раздражительности. После того, как очередная девица попросила у меня прикурить и заодно поинтересовалась, не хочет ли мужчина расслабиться, я поняла: нужно где-нибудь укрыться. Кафе с их неоновым освещением для этой цели не подходили: Кеша, конечно, большой мастер, но и я все-таки не мужчина, не ровен час, грим от дождя потечет. Да и в туалет очень хотелось. В мужской не могу, в женский не пустят. До Макдональдса не доеду. Что же делать? Домой? До Колымяг путь неблизкий, куда ближе оказался «Эдем».
Несмотря на поздний час, агентство еще работало, по крайней мере, мне не пришлось снимать сигнализацию. Я проскользнула в клозет, запершись в кабинке. Их в туалете всего лишь две — мужская и женская. И общая раковина.
Какое блаженство! Много ли человеку для счастья надо?! Спешить мне было некуда. Устроившись за закрытой дверкой на подоконнике, я изучала в зеркальце свой новый облик. Особенно усики. Сплошное очарование.
Увы, все хорошее рано или поздно кончается. Я уже было потянулась к кнопке, спускающей воду, как за тонкой дверью послышались шаги.
— Ты уверен, что здесь никого нет? — обычно бархатный и вальяжный, голос Синицына был неприятным и оттого злым.
— Кому здесь быть в такое время? — лениво ответил дизайнер. — Только нам, трудоголикам. И еще Федотову. Но он в игре. Ничего не видит, ничего не слышит и ничего никому не скажет.
— Тогда почему мы беседуем в туалете? — рявкнул Синицын, — что за идиотизм?
— Нормальный идиотизм. Шпионский. Так в фильмах делают. Самые важные вопросы обсуждают либо в ванной комнате, либо в сортире.