Когда Риди обещает дотащить вас куда-то силой, лучше не сопротивляться. Я пробовал пару раз — ни черта не вышло. Меня просто сгребли в охапку, перекинули через плечо и даже пикнуть не дали.

Мы уже дошли до крыльца, когда я дернул Дика за рукав свитера.

— Что?

— Не позволяй ей больше сюда приезжать. Скажи, что я ее видеть не хочу, и слышать и вспоминать о ней. Слышишь? Скажи, что ей запрещено это, натрави на нее Полину, соври что-нибудь, но не позволяй! Обещай, мне, Дик, пожалуйста.

Меня, наверное, колошматило, поэтому Риди обнял меня (чего никогда в жизни себе не позволял, да и я бы сопротивлялся таким телячьим нежностям), и я уткнулся лицом в его свитер и попытался сдержать рвущийся наружу вой.

— Обещаю, Чарли, — расслышал я его глухой голос и, наконец, разревелся.

Полина Чанг довела меня до моей комнаты и тихо прикрыла за собой дверь, когда я потерянно сел на кровать. Она не задавала вопросов, не утешала и ничего не говорила. Если быть честным, то я был ей благодарен. Меня знобило и, не раздеваясь, я залез под одеяло, и постарался уснуть. Мне снились какие-то мрачные подвалы, лабиринты и чудовища, от которых я убегал, и проснулся я в холодном поту, оттого что в комнате был включен свет и кто-то, негромко чертыхаясь, чинил сломанную мной еще неделю назад книжную полку.

— Какого хрена? — разозлился я. Питер Чейс обернулся, поправил очки, съехавшие набок, и пожал плечами:

— Дверь была не заперта, а ты кричал во сне. Я решил посидеть здесь — на всякий случай.

— Я в порядке, можешь больше не караулить.

— Хамить было не обязательно, — сообщил Питер, — Что-то случилось?

— Ни-че-го, — по слогам произнес я, — Питер, меньше всего на свете мне бы хотелось с кем-то сейчас общаться. Я серьезно. Извини.

За окном уже было темно, снег все падал такими же огромными хлопьями, у меня явно была повышена температура и мне было откровенно плевать на то, обидится Питер или нет. Просто плевать.

— Ладно. Ухожу. Если вдруг захочешь поговорить, то…

— Конечно, — сказал я. Прозвучало с сарказмом. Питер тихо прикрыл за собой дверь.

Я не знал что делать.

В этот нелепый сюрреалистический день случилось то, что никогда не должно было случиться, то, о чем я мечтал — искренне, до изнеможения, лет до двенадцати, то, чего боялся позже, то, о чем уже и думать забыл до сегодняшнего утра. Я знал, что она уехала, отступилась сегодня, но она вернется, непременно вернется, и тогда все старые кошмары восстанут из недр подсознания, в которых я их давно похоронил. Риди ей не помешает. Не потому что не захочет, не сможет просто. И никто не помешает. А стало быть… уходить. Оставлять теплый "Новый дом", ломать налаживающуюся жизнь, оставлять человека, который мог бы стать моим другом и девушку, которую… которая была мне нужна.

Она уже раз разрушила мою жизнь. Решила — из прихоти или по желанию — разрушить еще раз.

— Ненавижу, — простонал я сквозь зубы, — Ненавижу.

Я встал с кровати, пошатнувшись от внезапного головокружения, и начал собирать вещи в потертый рюкзак.

Выйти из школы было легко, никто не попался мне на пути, было уже довольно поздно, и народ разошелся по спальням. Я благополучно вышел на крыльцо и направился к шоссе по короткой тропинке через парк. Снегопад усиливался, и начиналась настоящая метель, редкая в этих краях, и я шел, словно пьяный — в горячечном полубреду, вполне осознавая, впрочем, что если я сейчас грохнусь в сугроб, я уже не встану.

Снежинки из мягких, похожих на гусиный пух, превратились в маленькие колючие кусающиеся почти живые существа, которые бились о мое лицо и я невольно вспомнил, как пару лет назад попал на Украину, на границу с Россией в такую же снежную пору, только там было намного холодней. По крайней мере, я сейчас чувствовал, как все мое тело горит. Ноги, казалось, были сделаны из ваты, и я все-таки грохнулся в снег, теряя сознание.

* * *

Я очнулся в лазарете от чьего-то пристального взгляда. О том, что это лазарет легко было догадаться по особому запаху, какой бывает только в больницах и аптеках, запаху лекарств, трав, свежих бинтов и еще чего-то такого, специфического.

Лежать с закрытыми глазами под одеялом было хорошо и комфортно, но я никак не мог вспомнить каким таким бесом меня занесло в лазарет. Я открыл глаза, и невидимый наблюдатель облегченно выдохнул.

В кресле рядом с моей кроватью сидел, скрестив руки на груди, Питер Чейс и строго смотрел на меня. В тот же момент я вспомнил все предыдущие события, приезд Дика и то, как меня, больного, понесло к шоссе. Кажется, я все-таки умудрился грохнуться в обморок. А дальше был провал.

— Слава богу, — сказал Питер. — Я думал, ты и сегодня не очухаешься?

Я резко сел и отчетливо услышал, как в районе шеи что-то неприятно хрустнуло.

— И сегодня? В смысле, я что, уже не первый день так…

— Трое суток с температурой сорок. Мисс Хедсон уже хотела звонить в Центральную больницу, чтобы они тебя забрали в Нью-Йорк, — педантично ответил он. Меня передернуло: три дня, вот черт.

— А что случилось? И почему ты здесь?

Питер потер переносицу, и впервые я увидел его смущенным.

— Видишь ли, — сказал он, подбирая слова, — Мисс Хедсон говорит, что это не простуда и не воспаление, как мы сначала думали, а последствия нервного потрясения. И, честно говоря, на эту мысль навел ее я.