— Послушай, я знаю, что тебе это будет неприятно, но… она звонила. Сегодня. Полицейские из департамента сообщили ей наш номер.

Может мне показалось, но сердце вдруг совершило акробатический кульбит, ударилось об горло, а потом оказалось в желудке. В висках застучала кровь.

— Что? Что ей опять нужно?

— Она хочет с тобой поговорить.

— Запретите ей. Вы ведь можете ей запретить?

Черт! А я ведь предчувствовал! А еще этому дурачку Дэйвису пытался умные советы давать, кретин!

Мелани осторожно взяла меня за руку. У нее были теплые тонкие пальцы, которые сжали мою дрожащую ладонь.

— Посмотри на меня, — я поднял глаза, — Послушай меня, мальчик. Я сказала, что сначала поговорю с тобой, и, если ты захочешь, вы встретитесь.

— Я не хочу, так и передайте, — мне внезапно захотелось сжаться в комок, закутаться в одеяло и выключить свет. Но Мелани, кажется, этого не понимала.

— Я не знаю, что такого она тебе сделала, что тебя до сих пор трясет от одного только упоминания о ней, но так нельзя, Чарли.

— Не надо меня учить, — огрызнулся я со злостью, — Психологов я уже проходил.

— Мальчик, я не психолог. Я — мать, — сказала она. — Я бы отдала все, лишь бы поговорить со своим ребенком.

— Вы своих детей не бросали!

Что-то мокрое вдруг упало мне на руку. Слеза. Моя?

Плакала Мелани.

— А что, по-твоему, Питер и Джой делали в приюте? Я все равно что бросила их, когда отправила на Землю.

— Вы их защищали. Они бы погибли в Луна-Сити!

— Может, и она тебя от чего-то защищала? — серые глаза все еще были влажными, но она быстро справилась с собой и перестала плакать. Это было хорошим знаком: в своем нынешнем состоянии утешать еще кого-то я был не в силах.

— Я что-то сомневаюсь.

— Но ты ведь никогда не узнаешь этого наверняка, а, мальчик?

Я отвернулся. Не верю я в это. Не верю, и всё.

— Когда Синклер нас захватил, мы ничего не знали о судьбе Питера и Джой. Это было невыносимо больно: не знать ничего об их судьбе, не знать даже долетели ли они до Земли. А знаешь, что было самое страшное? Это ведь я велела им сесть в тот грузовик, я, их мать. Как ты думаешь, каково мне было?

Ее голос был ровным, но я услышал в нем скрытую нервную дрожь — так бывает, когда говоришь о том, что давно пережил, но что до сих пор вызывает в тебе боль. Я и сам так говорю — временами.

— Я не осуждаю твой выбор, Чарли, — сказала она, вставая. Пальцы разжали мою ладонь, другая рука коснулась волос, — Ты имеешь право ненавидеть. Но я и ее не осуждаю. Она имеет право тебя любить.

Нет, не имеет, чуть не закричал я.

Чертов трус! Чего ты боишься — увидеть женщину, которая тебя выносила и родила? Увидеть в ее глазах прежнюю ненависть? Чего?!

— Я поговорю с ней.

Мой голос был глухим, но я, охрипнув от напряжения, все же сказал это. Мелани кивнула, мягко закрывая за собой дверь.

Это должно закончиться раз и навсегда. Не завтра, не через годы — сейчас.

* * *

Лоуренс открыл ей дверь и проводил в гостиную.

Мелани смотрела на нее с пониманием, Питер — изучающе, Джой — со злостью. Все четверо Чейсов вышли, оставляя нас одних.

Она не очень-то изменилась за эти годы: волосы такие же блестящие, глаза такие же выразительные. Когда-то она считалась красавицей, только сейчас ее красота стала зрелой, не девической, а женской. Движения стали плавней. Изменился стиль одежды — больше не было кричащих тонов, появилась…респектабельность, что ли.

— Здравствуй, Чарли, — сказала она. И голос был такой же: яркий, певучий.

Я кивнул, все так же стоя у окна. Там шел такой привычный для этой зимы снег.

— Ты… очень вырос. И очень изменился.

— Ты тоже изменилась. По крайней мере, больше не похожа на дешевую проститутку. Дороже берешь?

— Чак…

— Чарли, — поправил я, — Я ненавидел, когда ты называла меня Чаком, помнишь? Скорее всего, нет. И только не надо воображать, что раз ты приехала, я стану рыдать у тебя на плече от радости.

Она села в кресло, обхватив плечи руками:

— Ты имеешь право на меня злиться, — сказала она, — Я совершила ужасный поступок, и я раскаиваюсь. Поверь, Чарли, мне ужасно жаль… Три года назад я вышла замуж и стала искать тебя… Хотела поговорить, попросить прощения. Господи, мне правда жаль, — она разрыдалась, закрывая лицо ладонями.

Мелкая противная дрожь, поселившаяся внутри, сменилась мстительным удовлетворением. Получай, сука, за всё.

— Жаль? — спросил я, — Я тебе не верю, ясно? Хочешь узнать, чем я жил все эти годы? Я был беспризорником и вором. Убийцей. В моей долбаной жизни не было ни единственного светлого пятна, ради которого стоило бы жить. Меня презирали, унижали и били. Сказать тебе сколько раз я почти подыхал с голода? Не сосчитать. Если бы Риди за меня не боролся, я давно уже умер от наркоты, или сидел бы в тюрьме, или в психиатричке. Что, это для тебя открытие? В тринадцать лет я уже "кололся"! А ты что думала: я юный гений и шахматный чемпион? Все хорошее, что было за это время, случилось вопреки тому, что ты сделала!