— Нас ждут. Правда, Федора Степановича еще нет дома, но с минуты на минуту он должен быть…

— Удобно это? — спросил Лоран.

Алла не ответила — к метро подъехало такси, пассажиры вышли, и зеленый глазок не успел моргнуть, как девушка уже сидела рядом с водителем. Лоран занял место сзади, и машина свернула в Театральный проезд.

Дверь на четвертом этаже дома по Рождественскому бульвару открыла Ксения Николаевна.

— Федор Степанович, — здороваясь, сказала она, — полощется в ванне. Пока пройдите в рабочую комнату.

Это был кабинет. Стеллажи, много книг, в том числе иностранной литературы на немецком, английском и французском языках. Бодлер и Александр Дюма, Верхарн и Дени Дидро. Книги по юридическим вопросам, медицине и криминалистике. У окна, примкнутые друг к другу, два письменных стола: на одном из них многочисленные записки, толстые фолианты книг с закладками; другой же пуст, шариковая ручка и открытый блокнот на чистом листе.

— Я себя неловко чувствую, — осматриваясь, сказал Лоран, когда они остались одни.

— Это пройдет, как только вы увидите Федора Степановича. Полистайте пока Бодлера…

— Откуда вы знаете о моих симпатиях к Бодлеру?

— Вейзель много рассказывала мне о вас.

Лоран снял с полки «Цветы зла», и сразу ушел в знакомые строфы. Он даже не заметил, как в комнату вошел Никитин.

В комнатных туфлях, теплой вязаной тужурке, Федор Степанович был простой, какой-то домашний.

— Здравствуйте, Алла! Рад вас видеть, Марсель Лоран! — Они пожали друг другу руки. — Можно предложить стакан чая?

— Спасибо. Мы только от стола, — отказалась Сухаревская.

— Тогда я слушаю вас, — он выжидательно перевел взгляд, — мосье Лоран.

— Я гражданин Советского Союза! — резко сказал Лоран и поставил на прежнее место томик Бодлера.

— Мы с вами погодки, и неудобно звать вас по имени.

— Товарищ Лоран.

— Зачем вы так? — улыбнулся Никитин. — Я не собирался вас обидеть. Мне сказала Ксения Николаевна, что вы хотели со мной посоветоваться…

— Да. Алла, расскажите все, что вам известно о картине.

Никитин указал ей на кресло у противоположного стола и придвинул к себе блокнот. Он был любезен, но и только. По мере же того, как рассказ Сухаревской подходил к концу, заинтересованность Никитина возрастала, а количество пометок в блокноте увеличивалось.

— Вы можете вспомнить, кому этот человек предложил картину, вам или Вейзель? — уточнил он.

— Учтите, Федор Степанович, — вмешался Лоран, — если это авантюра, то Луиза Вейзель к ней не имеет никакого отношения!

— Хорошо, учту, — мирно сказал Никитин. — Ну, Алла?

— Он считал покупательницей меня.

— Как внешне выглядел этот человек?

— Трудный вопрос. Если что-нибудь в нем и обращало на себя внимание, то, пожалуй, только глаза, красивые, серые, очень кроткие… На нем был темный костюм и почему-то заляпанные грязью ботинки. Я еще подумала: в Москве сушь, несколько дней не было дождя, а он умудрился выпачкаться в грязи…

— Это все?

— Все.

— Ни одной яркой, запомнившейся вам детали?

— Ни одной.

— Скажите, Алла, а на лице его не было шрамов, рубцов от порезов? — Никитин в ожидании ответа даже затаил дыхание.

— Как же… — Она засмеялась. — Я с этого хотела начать! Свежий рубец от левого виска до подбородка и…

— …и в виде мхатовской чайки, как они ее изображают на занавесе. Шрам через весь лоб?

— Так вы его знаете?

— Знаю. — Никитин остановил Лорана, который хотел что-то сказать, снял трубку и набрал номер. — Николай Алексеевич? Ты уже на отлете? Прости, но придется задержаться. Разыщи в шкафу папку с инициалами X. М. и срочно доставь ко мне. По пути зайди к синоптикам и возьми у них справку: где в Московской области, когда, в какие часы за последние три дня проходили дожди? Ясно? Жду.

Никитин положил трубку на аппарат, достал из стола несколько листов бумаги, передал их Сухаревской и, жестом попросив написать, повернулся к Лорану.

— Я внимательно слушаю вас, товарищ Лоран.

— День этот я помню, словно вчера… — начал Лоран. — Седьмое февраля тысяча девятьсот сорок пятого года. Мы были помолвлены. В десять часов утра настоятель церкви Нотр Дам де Шан должен был совершить обряд венчания. Маргарита, таково девичье имя Луизы, была воспитанницей католического монастыря, на брак в церкви я вынужден был согласиться. Накануне в оранжерейном хозяйстве я заказал несколько корзин ее любимых красных гвоздик, поэтому, когда в восемь часов утра раздался стук в дверь, я, будучи уверен, что это посыльные привезли цветы, открыл. На пороге я увидел четырех человек в кожаных черных пальто и таких же кожаных каскетках, так одевались функционеры штурмовых отрядов. Под дулами направленных на меня пистолетов я отступил в комнату. Начался обыск. Они рыскали везде, перетряхивали каждую книгу, складывали в отдельную пачку письма, записки и партийную литературу. Время от времени кто-то из них выходил на лестничную клетку, говорил со своим начальником и передавал остальным указания: «Хозяин приказал!», «Хозяин торопит!», «У нас осталось немного времени!» Во время обыска я стоял подняв руки, лицом к стене. Вдруг один подошел ко мне и сквозь рукав пижамы сделал мне в предплечье инъекцию. Сознание от меня ускользало. Подхватив на руки, они понесли меня вниз во двор, где я увидел знакомый «мерседес» и сидящего рядом с водителем аббата Штаудэ. Меня запихнули в багажник, и машина выехала со двора.