— Да, Каурый. Вот тут-то мы с тобой расстанемся на время. Не пройти твоим копытам по отвесным скалам. Останься тут и сторожи обратный путь. Вот тебе мой плащ, чтобы роса ночная не покрыла влагой твоей шкуры, поскольку чистить тебя и холить стану я не скоро. И думаю, что долго будешь меня ждать у этого ущелья, мой добрый друг, мой верный спутник во всех моих скитаниях, поверенный моих всех вздохов и страданий.

Так Еруслан, простясь с конём и наказавши строго-настрого не оглашать призывным ржанием холодных, мрачных северных холмов, пустился в свой нелёгкий путь. Карабкался он с уступа на уступ, скакал, как горный баран, через пропасти и щели. И вот забрался на вершину, на которой торчало старое орлиное гнездо. Там среди веток и сухих косточек он спрятался и острым взглядом стал обозревать все дальние вершины, ища приметы черноморова дворца.

Тем временем в своём великолепном жилище, сокрытом средь вершин, ходил по залу Черномор. Проклятый чернокнижник давно был прекрасно осведомлён о том, что до его бесценной головы с упорством необыкновенным добирается один отважный витязь. Уж сколько ни мудрил колдун, сколько ни посылал он Еруслану чар, сколь ни сбивал его с пути — вот он, перед самым входом в заколдованные горы. И как ни утешает себя колдун разумным доводом, всё же боится не на шутку, что минует храбрый князь все хитрые заставы и вторгнется в волшебные чертоги Черномора.

— Нет, это невозможно. — шепчет сам себе колдун. — Меня не одолеть без заговорённого меча, а меч тот хранит под срезом шеи великанья голова, которую сразить под силу разве что волшебнику, сравнимому со мной. А дивоярца тут и слыхом не слыхано, и нюхом не нюхано. И спрятана та голова в таком потаённом месте, что даже дивоярцу туда не просочиться. Нет, я зря тревожусь — всё продумано до мелочей.

Сказав так, он хватает волшебную подзорную трубу и начинает в сотый раз оглядывать далёкие вершины. И видит вдруг как на краю непроходимой горной цепи мелькает алое пятно!

— Как можно?! Нет! Не может быть!

И снова вглядывается. Сомнений нет: то Ерусланов конь.

— Проклятый витязь. — шепчет Черномор в досаде страшной. Он хватает свой волшебный жезл, выскакивает на балкон и взлетает в стылый воздух прямо в домашних тапках, расшитых жемчугами.

Весь вне себя от ужаса и гнева, он стрелой летит на юг — встречать врага. Но ближе к цели вдруг приходит в разум. Чего это он так сразу, без разведки, рванулся в бой, как витязь молодой. Не оттого ли Черномор так много лет прожил на свете, что всякое своё решение он принимает только после долгих размышлений? Нет, этак не годится: надо понаблюдать за Ерусланом.

И вот волшебник Черномор меняет курс и правит прямо на горную вершину, на которой торчит орлиное гнездо. Только сел с удобством и хотел открыть зубами пробку от маленькой прелестной фляжки с вином багряным и налить себе в напёрсток, как вдруг насторожился. И видит Черномор, словно в страшном сне, как вылезает из ветвей рука и бороду его, хранимую, как тысяча зениц, хватает, наматывает на ладонь и дёргает!

Сорвался с места Черномор — направо тапки, налево фляжка! А борода как будто приросла к гнезду. Попался!

Тут ветки разлетелись по сторонам, и встал во весь рост на вершине грозный витязь — смеётся Еруслан!

Однако, борода-то бородою, а Черномор от витязя в шестнадцати саженях — так длинна та седая древняя мочалка, в которой была сила Черномора! Поди его достань! Вот он летает над горою, вот рвёт рыцаря с опоры прочь — так, что отрываются подошвы от скалы! Потом натужился так, словно собирался лопнуть, и рванул свечою вверх, а за ним и витязь на буксире. Так и пошли вдвоём. Еруслан ликует, а карла мелкая (мы разве не сказали, что Черномор был карлик?) зубы скалит: поди, достань меня!

Да, это была битва… Три дня за пядью пядь взбирался Еруслан по бороде, а Черномор носился над вершинами, стараясь зашибить героя о холодный камень. Но вот уж витязь почти добрался до мерзкой стариковской шейки — того гляди свернет! Ну как не так — не прост наш Черномор! Его не взять ни голою рукою, ни простым кинжалом! Так что, хоть витязь несказанно и измучил магическую бороду и её владельца, ни в малейшей мере не навредил он Черномору. А вот тот как раз готовится коварно поцарапать Еруслана своими длинными накрашенными ноготками! Вот он криво ухмыляется своими бледными губами и скалится своими чёрными зубами. Ну зрелище, скажу я вам! Не приведи кому на высоте двух километров над неприступными горами увидеть перед своим носом такую мерзостную пасть! Но Еруслан ничуть не удивился — он глянул в карлины глаза и меч достал.

Тут Черномор заголосил:

— Прости меня, мой добрый друг! Я был неправ, когда с тобою взялся спорить! Ведь ежели по умному нам рассуждать, но никакого спора между нами быть и не должно: тебе Радмила, мне богатства!

Молчит отважный витязь и легонько так срезает лезвием десяток волосков, которые до сей поры ничто взять не могло!

— Ой нет! — кричит в испуге Черномор. — Тебе богатство, мне Радмила!

Ещё две пряди лопнули со звоном.

— Ну хорошо! Я пошутил! Бери всё сразу: и богатство, и Радмилу!