— Где образцы? Образцы где? — закричал еще издали.

— Потерял. Сам еле живой.

— Потерял?! — Он крикнул это так громко, что эхо скакнуло по распадку. — Иди ищи! Сейчас же!..

— Ладно, — зло сказал Красюк. — Подумаешь, камни.

— Они наших жизней дороже. Это же олово, свинец. Это же... — Он зашелся в кашле, сухом и тягучем.

— Подумаешь, олово. Не золото же. Что им, ведра лудить?

Сизов махал руками и не мог ничего сказать — душил кашель.

— Свинец — пуля надо, — вмешался Чумбока. — Фашиста стреляй надо. Фашиста много — пуля надо много-много.

Кашель отпустил Сизова сразу, словно внутри его захлопнулась заслонка.

— Какая фашиста? — тихо спросил он, не замечая, что невольно подражает охотнику.

— Немецкая фашиста, злая людя, хуже росомаха, бомба бросай, города, стойбища гори.

— Что ты говоришь, Чумбока? Ты понимаешь, что ты говоришь?

— Моя всегда понимай. Ты много тайга гуляй, ничего не знай.

— Война, что ли? — испуганно спросил Сизов.

— Война, война, — обрадованно закивал Чумбока. — Фашиста много-много. Минска себе забрала, Смоленска себе забрала.

— Что ты говоришь такое? — Сизов почти шептал, боясь даже произносить названия городов, так далеко отстоявших от границы. — Ты знаешь, что такое Минск или Смоленск, знаешь, где они?

— Я ничего не знай. Охотники так говори, газета так говори.

— У тебя есть газета?

Чумбока полез в свой мешок, достал какие-то лохмотья. Но Сизову и этого было довольно, расправив листок на камне, долго и пристально рассматривал полустертые строки. Потом медленно поднял тяжелый взгляд на Красюка.

— Там твои камни, — не дожидаясь вопроса, сказал Красюк. — В лесу валяются.

— Принеси! — угрожающе сказал Сизов. Он поднялся, покачнулся на ватных ногах, и Чумбока тут же подсунулся ему под руку, обхватил за спину, повел к веткам пихты.

— Принесу, куда они денутся, — сказал Красюк и пошел к лесу.

Вернувшись, он бросил на землю сверток с образцами и подсел к костру, который уже успел развести Чумбока, принялся подкладывать в огонь ветки пихты Чумбока остановил его:

— Плохой дерев.

— Чем же пихта плоха? — с вызовом спросил Красюк.

— Она, как шаман, вредная, гори не моги, ругайся, стреляй угли. Тепла нет, пали кухлянка.

— А, делай сам!..

Красюк плюнул и отошел. Все-то у него не так получалось, ничего-то он не знал в тайге.

Дальнейшее Сизов помнил смутно. Был вечер, дымил костер, и Чумбока кормил его горячим мясом. Ночью его мучили кошмары, а потом он словно бы провалился в бездонную облегчающую пустоту.

Утром Сизову стало лучше. Он еще раз внимательно прочитал весь газетный листок и заторопился.

— Не можем мы тут сидеть, спешить надо. Стране олово нужно, мы сами нужны.

Красюк подумал, что сейчас Сизов скажет, что стране и золото тоже нужно, и приготовился ответить покрепче, чтоб не разевал рот на чужой самородок. Но Сизов про золото ничего не сказал, и Красюк успокоился.

— Куда иди, капитана? — спросил Чумбока.

Сизов сказал, что ему надо в Никшу. Чумбока ответил, что до Никши далеко и «капитана» не дойдет, что надо сначала пойти в зимовье, до которого «одно солнце» ходу. Сизов согласился, и Чумбока принялся укладывать собранные образцы руды в свой вещмешок.

Они шли медленно. Временами Сизову становилось совсем плохо, и Красюк вел его под руку, почти нес, а Чумбока снова отсыпал на ладонь своего зелья.

И еще ночь провели они возле костра. Лишь к следующему полудню вышли к небольшой избушке, сложенной из бревен лиственницы. Если бы не крошечные размеры, ее можно было бы назвать не избушкой, а настоящей избой. Дверь, сколоченная из притесанных друг к другу половинок еловых бревен, висела на крепких деревянных штырях. Из таких же половинок был настлан пол. Внутренние стены сверкали белизной, и Сизов сразу понял почему: при постройке они были ошкурены и хорошо просушены на солнце. У стены стояли высокие нары, устланные ветками березы, поверх которых лежал толстый слой сухого мха. Посередине стояли железная печка, стол и широкая скамья. Окно было маленькое — ладонью, закрыть, но свету оно пропускало достаточно.

Все было в этой избушке, как того требовали неписаные законы тайги: на столе — чайник с водой, под потолком висела свернутая трубочкой береста, из которой торчала березовая лучина и виднелись завернутые в тряпочку спички. Снаружи избушки, у стены стояла поленница мелко наколотых сухих дров. Все для того, чтобы измученный дорогой путник мог, не теряя времени, разжечь огонь, напиться чаю, обсушиться в дождь, обогреться в лютый мороз.

— Чей этот дворец? — удивился Сизов, оглядывая зимовье. Он знал — не нанайский, нанайцы таких добротных не строят.