Вахтанг Георгиевич проводил их до самой машины где тихо шепнул Эльвире:

– Я жду твоего звонка в любое время дня и ночи.

– До свидания, Вахтанг Георгиевич, – она говорила немного громко, – все было просто превосходно, особенно концерт. – И только для него, совсем тихо, произнесла: – До встречи, любимый.

Стоящий в стороне Марк Семенович отметил про себя теплоту и нежность их расставания.

Вахтанг Георгиевич вместе с рукопожатием передал Алексею Ивановичу, что деньги в несколько усеченной пропорции им будут выделены.

– Благодарите за это свою помощницу, Эльвиру Николаевну. Мне было очень трудно не попасть под ее обаяние. Хотелось бы самому вручить эти деньги вашему председателю. Передайте, пожалуйста, мои пожелания о встрече с ним, а через него, я думаю, удастся встретиться и с президентом, по крайней мере, мои коллеги этого очень ждут. Мне, кажется, удалось убедить и других банкиров, крупных бизнесменов поучаствовать в акции помощи вашей партии и в предвыборной компании президента.

Это можно будет сделать буквально на следующей неделе, поскольку потом я должен буду отбыть за границу на встречу с бизнес-элитой.

Алексей Иванович при расставании усиленно тряс ему руку, а когда узнал о деньгах, попытался даже обнять его, но он почему-то не допустил депутата в свои объятия. Зато при прощании с Эльвирой он нежно положил свою руку на ее плечо.

Марк Семенович и на это обратил внимание.

Новые неприятности у Алексея Ивановича

(Не все коту масленица, будет и великий пост)

Приехав домой, Алексей Иванович пытался сразу же связаться с Бабарыкиным, чтобы выяснить, будет ли сегодня звонить председатель, но Эльвира настоятельно рекомендовала вначале выпить чашку кофе, естественно тройной крепости, а затем отправила его в ванную комнату, посоветовав принять именно контрастный душ, что было им тут же исполнено без всякого обидного для него ворчания и препинаний. Через полчаса он вышел как огурчик. И только после этих экзекуций было дано добро на разговор.

Последний, однако, на удивление всех слышащих его был очень кратким. Похоже, не очень приятным для звонившего, если судить по красным пятнам, выступившим на лице нашего героя. Позволим себе привести лишь некоторые выдержки из этого разговора. На вопрос Алексея Ивановича:

– Ну, как там делишки? – тональность вопроса, сами понимаете, предполагала неспешную дружескую беседу. Однако в ответ он услышал, как это ни странно, строгий с элементами явно проскальзывающей ненависти голос. Точнее, даже не голос, а гадючье шипение.

– Сюда больше не звоните, на работу можете завтра не выходить, – и еще добавил весьма загадочную фразу, – тоже мне еще президент объявился. Такое даже с самого сильного бодуна в голову не придет. – А заключительный аккорд его речи звучал просто трагически. – И считайте, что вы уже не состоите в нашей партии.

Слово «партия» в таком контексте звучало как слово «семья». Получается, что Алексей Иванович в один момент из уважаемого человека стал блудным сыном. После этой фразы разговор вообще был прерван.

Алексей Иванович еще пытался несколько раз соединиться с абонентом, но по всему было видно, что все нехорошее он уже сказал, а хорошего к этому случаю припасено не было.

Алексей Иванович сделался бледным как полотно, схватил голову руками, и, раскачиваясь взадвперед, как старый еврей во время молитвы, стал приговаривать в такт движения.

– Все, мне хана, доигрался, кажется, толстожопый я дурак, правильно про меня Эльвира говорила, воистину он…

И опять повторил он эту фразу. Видать, в свое время она задела его за живое и до сих пор отлеживалась где-то на задворках его мыслительной деятельности, а сейчас вот всплыла.

Эльвира вместе с Марком Семеновичем бросились к депутату и с удивлением стали обсуждать выходку Бабарыкина.

– Дорогой Алексей Иванович! Все образумится, утро вечера мудренее и завтра все прояснится, уверяем вас.

Эти и другие подобные успокоительные фразы они все говорили и говорили, дабы успокоить Алексея Ивановича.

Особенно была затейлива фраза Марка Семеновича, который, не поверите, без всяких экивоков заявил:

– А толстожопый дурак вовсе не вы, а Бабарыкин.

Казалось бы, это должно было убедить и уверить Алексея Ивановича в неправильности своей оценки. Но он прямо зациклился на своем горе и все время повторял одно и тоже: