— Дак его ведь показывали этого придурка по телевизору. Он ведь реально больной какой-то. А как он галстук жевал перед камерой! У него явно что-то с психикой не в порядке. У него взгляд даже какой-то такой нездоровый — даже по на фотографии видно.

Слышал я разговор двух женщин в автобусе.

"О, нет, это невыносимо, — думал я про себя, — Неужели это действительно работает?".

Эта военная кампания была, конечно, ужасна и я не впрягался за президента той мелкой южной страны, получающей дотации от США. Но почему люди при всем этом не видят, как государство имеет им мозги?

Абстрагировавшись от всего окружающего мира солнечными очками, напяленными на глаза, я рассуждал о том, какое будущее может ожидать нас троих со Славой и Катей. Я понимал, что вряд ли на самом деле у нас получится создать какую-то серьезную музыкальную группу. Я начинал выдыхаться. А мне еще нужно было как-то заканчивать университет. Каждая репетиция проходила для меня очень сложно. Я чувствовал как бы некое противостояние и как будто видел перед собой стену. За эту стену невозможно было перешагнуть. Ее невозможно было проломить. Но пока здесь и сейчас у меня была хоть какая-то небольшая, данная мне, власть. Скорее, это все было нужно только для того, чтобы как-то повлиять на Катерину. И наша группа пока существовала только для этого. Я наблюдал, что даже простое влияние на эту девочку уже вызывает определенную агрессию определенных сил. И вряд ли эти силы позволят нам создать серьезную группу и включить Катерину в концертную деятельность, направленную на глобальное изменение мира. Просто не дадут этого сделать. Я понимал это, видя, что и так слишком тяжело было работать с Катериной. Каждая репетиция была чуть ли не как маленькая война. Но это то, что мы, и конкретно я, могли сделать — но в то же время, как ни печально, но на данный момент времени это был предел. Предел, поставленный кем-то и одобренный другой Высшей Комиссией. Я не хотел с этим мириться. Я хотел создать группу, я хотел выступать, я хотел устраивать концерты. Но в то же время где-то глубоко внутри я понимал, что этого не будет, по крайней мере, сейчас, не будет, мне не дадут, не позволят этого сделать. Я это чувствовал. Сидя у окна в переполненном автобусе, задыхаясь и с сильным головокружением и невероятной тяжестью в области солнечного сплетения, глядя сквозь запотевшие изнутри стекла солнечных очков, я понимал — сейчас это предел. Большего — мне не позволят сделать. И, тем не менее, я продолжал надеяться на что-то более великое для меня и кажущееся мне более важным. Я продолжал надеяться на то, что это просто вначале так тяжело, вначале всегда тяжело, да, именно вначале, тяжелее всего именно вначале, а потом проще — ведь так все говорят. Да, всегда все говорят именно так… Но… все же я понимал — это не начало. Это и есть то самое, ради чего я сейчас ехал в этом автобусе с одышкой, слабостью и головокружением, глядя своими заслезившимися от повышенного давления глазами сквозь темные запотевшие изнутри стекла солнечных очков. Это не начало. Это и есть результат. Всего лишь разум одной маленькой девочки, ушедшей в лесбиянскую иллюзию, как в некую альтернативную реальность своим проблемам. Странно. Для меня было странно. Ведь я привык мыслить более глобально.

Выходя из автобуса и благодаря Бога за то, что по дороге я не потерял сознание, я отмечал про себя, прекрасно понимая — Катя сейчас была не единственным моим делом, которым я занимался. Может быть, я просто разбрасывался силами. Может, мне нужно было сменить тактику.

Однако более важный и актуальный вопрос беспокоил меня сейчас и никак не давал покоя, настойчиво насилуя мои чувства и эмоции — кажется, мир вокруг меня изменился. С того момента, как я съездил в этот небольшой городок и после произошедшего сразу же по возвращении приступа — я чувствовал, что здесь что-то поменялось. Словно я переступил какую-то черту, и теперь все будет уже не так, как раньше. Все будет несколько иначе.

Я перешагнул грань, за которой начиналось что-то другое. И я еще не решил, как к этому нужно относиться.

20.

Я с неподдельным ощущением неоднозначности своего отношения наблюдал за разворачивающимися в стране социальными программами по пропаганде здорового образа жизни и поддержанию семейных ценностей… Хм… Социальная реклама, направленная на укрепление общества, и попытки вытащить людей из ямы различных зависимостей от крайне вредных, аж до смерти вредных, привычек. Пафосные лозунги, типа "Нация без наркотиков", "Порок губителен" и еще что-то вроде "Не позволь себя уничтожить". Ну, что ж, неплохо. Это лучше, чем совсем ничего. И я, в общем-то, с уважением, и, скажем так, признанием, относился к подобного рода акциям. Люди, которые это делали, занимались правильным делом — важным делом. Проблема только в том, что почему-то в большинстве случаев все их действия не решали самой проблемы, а стремления и цели оставались довольно поверхностными. Они просто тупо пропагандировали здоровый образ жизни. Они ставили здоровье во главу угла и хотели убедить всех остальных, что оно стоит там по праву. Но человек не всегда дорожит своим здоровьем. И не всегда дорожит своей жизнью. И даже при всем обилии информации о наркотиках, при всех созданных внешних страхах перед наркотиками, и даже при демонстрациях видео-роликов с наркоманской ломкой, люди продолжали колоться и будут продолжать это делать. Никто не хотел задуматься над тем, почему это происходит. Те, кто придумывали лозунги на подобии "нация без наркотиков" или "семья без наркотиков" всего лишь указывали человеку на последствия, забывая о том, что существуют и причины. Всегда для всего есть причины. Государство, поддерживая подобные акции, не понимало, что данная ситуация в стране сложилась всего лишь как следствие его собственной внутренней политики. Государство не понимало, что отсутствие внимания родителей по отношению к своим детям, отсутствие воспитания, отсутствие объяснения, почему плохо вести развратный образ жизни, а также не умение и не желание создать цели и какого-либо дела для подростка, которые могли бы занять его разум и жизнь, и увести от опасного пути — все эти упущения в результате приводили детей на взрослые дискотеки, на которых наркотики и алкоголь были абсолютной нормой поведения и неотъемлемой частью веселья. Государство не понимало, что созданная им в стране нищета и ужасная криминальная обстановка приводили многих подростков именно к тем проблемам, которые сложно было разрешить без наркотиков и к такому образу жизни, который невозможно было вести без их постоянного применения. Государство также не понимало, что, разрушив вместе с Советским Союзом идеологию, оно разрушило так же и иллюзию смысла жизни у большинства людей, и если людям срочно не дать истинного смысла жизни или хотя бы не создать им другую иллюзию, то в результате это приведет к тому, что люди перестанут видеть вообще всякий смысл в самом существовании на этой земле не только себя, но и любой другой жизни. Как всегда, государству не хотелось смотреть в корень проблемы и решать причины ее возникновения. Государство не понимало, что пропаганда секса в резинке не улучшит демографическую ситуацию, не приведет к созданию нормальных семей и не снизит статистику по количеству младенцев, выброшенных на помойку. И тринадцатилетние девочки так и будут беременеть от четырнадцатилетних мальчиков, а потом делать аборты, или, если уж не получится, то просто тупо душить своих младенцев подушкой или оставлять в мусорных баках — просто потому что они реально не знают, что с ними делать в тринадцать лет. Просто потому, что они реально сами еще дети, которые ничего не умеют и не обладают абсолютно никаким чувством ответственности. Но государству было на это наплевать. Оно никак не хотело понимать, что женщины не рожают детей потому, что не могут их прокормить, или боятся вырастить и, однажды отпустив в школу, найти их в этой же школе изнасилованными или убитыми своими же одноклассниками, или потому что не хотят, чтобы их сыновья возвращались инвалидами из армии, а дочери однажды превратились в очередной клон Перис Хилтон. Нет, государство просто тупо пропагандировало "год семьи", "нацию без наркотиков", и сериал "Солдаты". Государство не хотело задумываться о причинах, оно лишь, как всегда, пыталось бороться с последствиями. И самое ужасное, что люди постепенно превращались в точно такое же государство, с точно таким же подходом. Никто не хотел задумываться над тем, почему это происходит, потому что подобные размышления, так или иначе, приводили к глубокой рефлексии и чувству вины. И родители, всю жизнь бухавшие, не могли доказать своим детям, что нельзя употреблять наркотики. И отцы, изменившие своим женам и разрушившие собственные семьи, не могли объяснить своим детям, почему не стоит в пятнадцать лет начинать вести половую жизнь. И старые коммунисты не могли объяснить своим внукам, пропагандирующим фашизм, почему фашизм это плохо — ведь Сталин тоже убивал миллионы людей в своей стране не просто так, а потому что у него была определенная идея. И если он был великим правителем, который мог распоряжаться чужими жизнями, то что мешает мне стать таковым? Мне или кому-то другому? Что мешает? Ведь Бога все равно нет — так?

Как всегда люди выбирали самый простой путь — осудить и сказать, что это не правильно. Или, в крайнем случае — когда спросят, почему не правильно — погрозить пальцем и запугать, чтобы больше не спрашивали. Только почему-то это не всегда помогало.

Но, что самое интересное, люди не понимали, что даже при отличном воспитании детей, даже при идеальной системе формирования моральных ценностей, даже при идеальной внутренней политики государства и идеальной жизни в стране, и, более того, даже при истинном проповедовании Бога и тотальном веровании в Него, люди все равно останутся людьми, большинство из которых стремится к собственному выбору и проявлению собственной воли. И вот здесь уже по-настоящему открывался философский вопрос: что же есть для человека его воля — величайший дар, или величайшее проклятие.

Возможно, при подобных рассуждениях ты сам иногда начинаешь понимать, что человечество уже изначально обречено. Но все же пока есть долбанные идеалисты — люди, которые хотят бороться со злом — остается надежда. И пускай кто-то продолжает бороться со злом, сражаясь с его последствиями. Я же постараюсь бороться с его причиной. Надеюсь только, что установленные мной причины — истинные. Ведь всей правды никто из нас до конца не знает.

И еще один забавненький момент, который разрушал в пух и прах идеи пропаганды здорового образа жизни: проблема в том, что человек готов жертвовать очень многим, в том числе и собственным здоровьем и даже собственной жизнью только лишь ради одной цели — ради получения удовольствия. Наслаждение — вот истинная причина саморазрушения человека. Его стремление к получению удовлетворения — всегда сильнее тех преград, которые ему образно вырисовывают в сознании, пытаясь запугать. Потому что без удовольствия — частного случая попыток избежать боли и страданий — без удовольствия жизнь человека становится абсолютно бессмысленной. Хоть в приземлено мирском, хоть в глубоко религиозном контексте.

В свете всех этих рассуждений я прекрасно понимал, в чем заключалась проблема Влада, почему он целыми днями сидел дома и бухал, или ходил по кабакам с друзьями, трахаясь со всеми подряд. У него были на это свои причины. Когда-то он пытался найти какой-нибудь стержень, на который можно было бы опереться и так, получив поддержку, и прожить правильно всю свою жизнь. Но он его не нашел. И он не был слабым человеком. Просто его что-то сломало, и он не видел смысла дальше бороться, потому что тот "трофей" в борьбе за жизнь, который манил к себе, внушая желание сражаться за себя — перестал быть для него актуальным и вожделенным. Влад не хотел больше ничего.

А я в свою очередь не хотел переводить разговоры с ним в религиозную плоскость. Поэтому я пытался вытащить его из ямы депрессии, внушая значимость и небесцельность этой земной бренной жизни… И у меня не получалось.

Я как раз хотел позвонить ему, но чьи-то тонкие женские нежные пальцы уже набирали на сотовом телефоне мой номер, опережая меня.

— Да, Света, привет, — ответил я.

— Привет, Костя. Может, зайдешь сегодня?… У меня пока дела щас, я сегодня немного занята. Но вы с Владом можете одни посидеть пообщаться, если ты раньше придешь, а я потом позже подойду, ближе к вечеру.