Вместе с А. Д. Чаромским Стечкин работает над авиационными дизелями М-30 и М-20. Под руководством Бориса Сергеевича и инженера Георгия Николаевича Листа был спроектирован и построен осевой компрессор для дизеля М-30. Это был первый осевой

компрессор для наддува авиационного дизеля. В бюро не было ни установок для продувки лопаток, ни сложного оборудования для обеспечения высокого коэффициента полезного действия проточной части, поэтому КПД осевого компрессора в первом варианте получился ниже, чем у центробежного нагнетателя. Надо было делать улучшенный вариант, и специалисты знали, как его построить, но специфика бюро, а потом и военная обстановка не позволили довести этот агрегат до внедрения в серию.

Стечкин считал, что ключом к решению задачи по созданию мощного газотурбинного двигателя является именно осевой нагнетатель с высоким КПД. Назывался он «НО»- нагнетатель осевой. Стечкин конструктивно разработал схему, сделал чертежи и направил проект в НКВД, чтобы решить вопрос о создании группы для проектирования газотурбинного двигателя- подобных тогда еще нигде не было. Этот документ сохранился:

«Народному комиссару Внутренних дел СССР Л. П. Берия от арестованного Б. С. Стечкина. ОТ Б№ 3. 15.2.1940г. Рукопись на 5 страницах чернилами, приложение – расчет 4 страницы».

Ответа не последовало, и проблема не получила разрешения.

Сотрудники надоедали Стечкину: «Борис Сергеевич, напишите еще, не молчите!» – «Что писать? Значит, признали проект не заслуживающим внимания».

Он был напористым в решении технических проблем, но не был силен в борьбе с чиновниками, тем более в таких условиях, понимая, что на это уйдет немало сил и времени. Еще ранее он отправил Берии письмо о техническом перевооружении Красной Армии, предлагая конкретные меры, чтобы поднять нашу армию на тот уровень оснащения, который был достигнут только после войны, а нашим противником – к ее середине. Тоже не было ответа.

«Все основные вопросы решались у Берии,- вспоминает Константин Адамович Рудский.- Мы имели по работе все, что хотели. Нас не били, не истязали. Мы были нужны как специалисты, и к нам сравнительно неплохо относились. Кормили хорошо. И у нас было все в смысле технического снабжения, что было

очень важно, ведь мы под руководством В. П. Глушко впервые начали строить жидкостные реактивные двигатели. Активное участие принимал Борис Сергеевич. Жирицкий, Мордухович работали с нами. Потом с Колымы приехал Королев. Его Глушко взял к себе для организации испытаний двигателей на самолетах. Мы с Сергеем Павловичем были на Колыме, но в разных местах. Правда, у меня был «детский» срок – восемь лет. А Королев на Колыме был на самых тяжелых работах – рыл золото, жил в ужасном бараке. Его по ошибке туда направили, скорей всего. Но и там прошла тщательная, с большим отбором регистрация специалистов, работавших ранее в авиации, и всех, кто оказался в этих списках, вскоре перебросили в Москву. Так я попал в это ОТБ. А на Колыме работал по специальности. Зимой там весь транспорт остановился- «зашились» со свечами. Я раньше в ЦИАМе занимался форсажем при наддуве и сразу понял, в чем дело. Кто-то заслал туда много некондиционных авиационных свечей. Я подогнал этим свечам тепловую характеристику, сделал прокладки, задерживающие тепловой поток, и так попал в число ведущих специалистов. Выдали мне пропуск для проезда по всей Колыме. Мы испытывали машины, организовывали лабораторию для исследования карбюраторов при – 60°, то есть были курицами, несущими золотые яйца. Борис Сергеевич очень интересовался этой работой».

«Потом и среди вольнонаемных инженеры стали появляться,- рассказывает С. М, Млынарж.- Раньше они были в роли надсмотрщиков, а потом, когда присмотрелись… Сперва они были страшно напуганы. Даже те, кто не верил, что мы враги, считали, что, конечно, мы в чем-то виноваты. И осторожничали, чтобы самим не попасть. Но вскоре они стали относиться к нам, как к своим товарищам, тем более, что мы очень хорошо вместе работали. И когда мы их просили узнать о наших родных, близких, люди, подвергая себя и свои семьи опасности, делали все для нас. Поняли, что никаких враждебных актов с нашей стороны нельзя и предполагать. Так мы и жили».

Реже бывало, когда кто-то из вольнонаемных хотел выслужиться, сделать себе карьеру. По заданию Берии начали разрабатывать новый проект, и куратор Д., бывший циамовский работник, решил нажить себе по

литический капитал, раздуть «дело». Он уговорил парторга смежного завода подтвердить, что чертежи, которые посылают на этот завод для технологической обработки, никуда не годятся, составлены вредительски. Вскоре об этом узнали заключенные, и Стечкин с Ча? ромским поехали к Берии и рассказали о стараниях Д.

Да, он мне уже докладывал,- сказал Берия.

Мы считаем, – заявил Стечкин, – что, если подобные действия будут повторяться, мы, несмотря на всю тяжесть нашего положения, прекратим работу и готовы идти в лагеря. Это наше общее мнение.

Берия немного подумал и сказал:

– Забудьте об этом. Потом нажал кнопку:

Вызовите Д.!

Вызвали – он оказался рядом.

Убрать его к… матери! – сказал Берия.

Сие означало, что вскоре этот Д. сидел в подвале без портупеи, избитый и окровавленный. Ишь ты, под носом у главного куратора бюро, у самого товарища наркома проявил сверхбдительность, то есть усомнился в работе органов! Через год в ОТБ получили от него письмо с дальнего Севера: плакался, нельзя ли хоть сторожем вернуться?

Берия частенько вызывал Стечкина для консультаций по научным и техническим делам. Перед каждой такой поездкой товарищи просили добиться каких-нибудь поблажек или устранить что-то, мешающее жизни и работе. И прежде чем начать деловой разговор, Стечкин всегда выкладывал претензии товарищей. Берия удивлялся: не может быть, он впервые об этом слышит! Но каждый раз все исполнял. Так Стечкин добился прогулок для значительной части заключенных, лишенных этой привилегии.

Одна из просьб для внешнего мира могла показаться несерьезной. В жаркий летний день тушинские обще-житейцы сняли рубашки, майки и стали загорать на солнышке. А по тюремным правилам этого делать не полагается. Да и нежелательно, чтоб кое у кого были видны следы побоев, нанесенных во время следствия. Прибежал начальник, разорался. Об этом и рассказал Стечкин на очередном приеме у Берии.