Шрифт:
Юноше
Когда ты сдерживать не в силах Желаний гибельных полет, И кровь, пылающая в жилах, Тебя к соитию влечет, Сверши сей грех один, во мраке, Границ мечты не преступай, И плотском не думай браке, И ласки женской не желай! Случайно брошенное семя Способно дать живой росток, И жизни тягостное бремя Продолжишь ты на новый срок. Верь! нет коварней обольщенья, Чем прелесть женского лица, Как нет позорней преступленья, Чем преступление отца! 28 апреля 1910 Москва Фаллофоры
Мчатся вихрем фаллофоры По равнинам и холмам, Блещут яростью их взоры, Бьются косы по плечам. Нет предела ликованьям Разъяренных, буйных жен. Идол внемлет их взываньям, Их восторгом заражен. Он увенчан весь цветами, Сам – диковинный цветок! Аромат его – как пламя, Густ и клеек жгучий сок! И горя желаньем ласки, Буйной похоти полны, Жены вкруг в бесстыдной пляске Меж собою сплетены. Все забыв, вонзают в груди Вместе с розами шипы… Бойтесь, демоны и люди! – Женщин бешеной толпы. Повинуясь темной страсти, Перед идолом своим Разорвут они на части Повстречавшегося им. И помчатся, кровь разбрызгав, Злую жажду утолив, С новым взрывом диких визгов Меж священных рощ и нив! 23 мая 1910 Москва Рассказ римского солдата
Поднимая клубы пыли, Отряхая с листьев влагу, В сад пришли мы и скрутили Там еврейского бродягу. Нам почти не прекословя, Бормотал он что-то хрипло; Капля маленькая крови К бороде его прилипла. В темноте огни светились, Дали были тихи, немы, И с бродягой очутились У Пилата на дворе мы. Там костров горело пламя, Желт был месяц круглолицый; Арестованного нами Мы одели багряницей. Кто-то сплел венок терновый И шипы вонзились в темя… Кровь текла струей багровой И струилось тихо время. Трость держа рукою тонкой, Он молчал, не шевелился… Вдруг пощечиною звонкой Двор широкий огласился. Принялись мы друг за другом Бить еврея по ланитам, Он глядел на нас с испугом И с презреньем полускрытым. После суд был, и с другими На кресте его распяли. Позабыл его я имя, Слышал только, что украли Труп распятого, и слухи О чудесном воскресеньи Всем болтливые старухи Распускали в поученье. 15 января 1911, Деревня Кишкинка (Орловской губ.) Обед тарантула
Серый день встает над миром, День мученья и хулы… Я один с моим вампиром В царстве боли, в царстве мглы. Кожу черепа сердитый Прокусил мне тарантул И свирепый, ядовитый К мозгу моему прильнул. Он мохнатый, он шершавый, Он под черепом растет, Он поит меня отравой, Точит кости, кровь сосет. Безотходен, безотвязен Этот жалящий вампир, И разрушен, безобразен – И лежит в обломках мир. Неба тускло, небо пусто, Неба нет и Бога нет: Тарантулу жизнь-Локуста Приготовила обед. 16 января 1911, Кишкинка Зимний день
Зимний день идет к могиле, Спотыкаясь, как старик, Под покровом снежной пыли Укрывая скорбный лик. Каждый час, рожденный скукой, Умерщвляется тоской, И – как сердце пред разлукой, – Плачет ветер ледяной. Полускрыв лицо вуалем, Ранних сумерек рука Отдает себя печалям, Тьму зовет издалека. Полон боли и загадок, Словно взор усталых глаз, Грустен, длителен и сладок Этих сумерек рассказ. В нем бессилье примиренья И о тайне тихий вздох, В нем покорное прощенье И забвение тревог! 28 января 1911 Кишкинка Кабак в предместьи
Люблю бродить я по предместью, Люблю его притонов гам, Где пьяный ножик дружен с местью, Где вор – король по вечерам. На бюст гулящей девки нежно Свет газа льется голубой, И шулер картами небрежно Играет быстрою рукой. Несут графины, блещет пиво, Звенит уроненный стакан, И плачет горько и тоскливо С мотива сбившийся орган. А за окном, в осеннем мраке Шумят и стонут дерева, И – заведя скандал, – гуляки Кричат похабные слова. Кричит мне хрипло проститутка: «Эй, кавалер! Спины не горбь!» Но мне от слов разгульных жутко, Я слышу в них больную скорбь. Как иней, пудра ей на шею, На грудь и щеки налегла, И сутенер следит за нею Грозящим взглядом из угла… 24 февраля 1911 Кишкинка Паучьи сны
В темных, укромных углах по чуланам Жизнью свирепой живут Пауки; Мозг их пропитан кровавым туманом, Жадно и злобно горят их зрачки. Самка, любовь натешась досыта, Хилое, щуплое тело самца Ядом отравит и после сердито Высосет кровь из него до конца. В черные, длинноморозные зимы, Мертвую муку дотла растерзав, Жирные гады висят недвижимы, Цепкие лапы под брюхо поджав. Снятся им долгою зимнею ночью Сладкие сны о минувшей Весне, Снятся им тел окровавленных клочья, Снится, что возле снуют по стене Теплою кровью налитые твари, В сеть роковую попавшись, жужжат, – И Пауки в сладострастном угаре Лапами тихо во сне шевелят. Вьюжная полночь над миром гуляет, Месяц – сквозь облако – смотрит в чулан, Где в паучиных мозгах расцветает Жуткая греза о сладости ран… 13 октября 1911 С.Пирожково