Его улыбка была очаровательной, и мальчик ей все больше и больше нравился.

Он рассказал ей, как ему живется в отцовских замках и дворцах, как много часов приходится уделять наукам. Учителя говорили ему, что, когда он женится, его супруга будет заниматься вместе с ним, и тогда ему не будет так скучна арифметика. Людовик поинтересовался, чему ее обучали в Кастилии, и обрадовался, узнав, что они проходили одни и те же предметы. Значит, во Франции их совместные уроки будут им не в тягость.

Ну и конечно, они будут часто прогуливаться верхом. Людовик обожал лошадей.

– А ты их любишь?

– Да, мой принц.

Он мог говорить о лошадях самозабвенно и до бесконечности. Эта тема ее мало волновала, но Бланш притворялась, следуя советам бабушки, ревностной лошадницей.

– Тебе не будет скучно при французском дворе, и ты не будешь одинока, – убеждал ее принц.

И он был прав, называя имена множества ее родственников, французских вельмож, и дядь, и теть, кузенов и кузин – и все они готовились к встрече с супругой дофина.

– И не страшись моего папаши, он не такое пугало, как его представляют некоторые… – Тут лоб мальчишки вдруг прорезала морщина печали. – Его многие не понимают, но он по-настоящему заботится о молодом поколении, о тех, кто будет править после него. Он полюбит тебя… Ему так хотелось, чтобы я скорее женился.

В эти мгновения Людовик выглядел несколько смущенно, а Бланш, вспомнив наставления бабушки, насторожилась. Впрочем, никаких оснований для тревоги не было. Король-отец, естественно, желал еще при жизни укрепить на троне свою династию, заимев на всякий случай внука. Но бабушка говорила, что не так все просто с правами наследования, и Бланш с похолодевшим сердцем начала расспрашивать Людовика о его сводном братце и сестричке, младенцах, рожденных от незаконной королевы Агнесс, из-за которой Францию отлучили от церкви.

Людовик при упоминании о мачехе лишь пренебрежительно пожал плечами. Бланш, в свою очередь, рассказала принцу о кастильском дворе и о забавной истории с подменой невест.

– Я рад, что не Уррака, а ты, Бланш, приехала сюда.

…Через три дня, в воскресенье, на паперти церкви Пер-Морт состоялось бракосочетание.

Оно было достаточно торжественно, если не принимать во внимание, что король Франции Филипп Август на нем не присутствовал. Однако прихожане столпились возле символически опечатанного папской властью храма и одобрительно встретили и проводили пару молодоженов. Какие они прелестные оба – девочка и мальчик, – разве воспрещено пожелать им счастья в будущей супружеской жизни?

Они начали свой совместный жизненный путь на смирных лошадках, двигаясь бок о бок по дороге, занятые детской беседой, радостно улыбаясь друг другу, а рядом с ними меж зеленых весенних берегов спокойно текла голубая Сена.

И каждое селение встречало их праздничным звоном колоколов, несмотря на папский запрет. Но колокола замолкали, как только кортеж приближался к храму на четверть мили.

– Отлучение действует. Мы с тобой, Бланш, как проклятые… Тишина должна сопутствовать нам, – объяснил жених удивленной невесте. – Эта глупость прекратится, как только отец послушается Римского Папу и прогонит Агнесс, но он этого никогда не сделает.

– И Франция останется без церквей?

– Никто не знает, чем все это кончится. Святейший Папа упрям, а мой отец еще упрямее. Люди опасаются, что Господь разгневается на них обоих. Они уже обвиняют отца в том, что чума пришла в нашу страну.

– А он ее любит?

– Кого?

– Агнесс.

– Он от нее без ума. Скоро ты сама в этом убедишься.

– Как страшно… – У Бланш озноб пробежал по телу. – Остаться без покровительства Божьего.

– Никто не знает, почему отец прогнал Ингеборг и взял в жены Агнесс. Все говорят – это дьявольское наваждение.

Общая боязнь неких таинственных чар, свойственная детям, еще больше сблизила их. Бланш трепетала, представив себя брошенной ненавидящим ее мужем в затхлый, сырой монастырь, но юный Людовик был так добр, ласков… И еще много лет пройдет, прежде чем они встретятся в королевской спальне под балдахином супружеской кровати. И кто тогда будет главенствовать – женщина или мужчина? Бабушка утверждала, что женщина, и Бланш хотелось бы ей верить. К тому времени и Франция освободится от папского отлучения и вздохнет с облегчением.

Вот, наконец, они переправились через Сену и оказались на острове, названном великим Цезарем Лютенцией, то есть «грязным островком», потому что он нигде так не испачкался в топкой грязи, как здесь, на месте будущего города Парижа.

Людовик приосанился, въезжая в столицу. Он любил Париж и знал, что когда-нибудь эта старая Лютенция станет его собственностью, как и все французское королевство.

Прославленный Юлий, поразившийся двенадцать веков тому назад обилию грязи на острове посреди Сены, давно канул в Лету, а грязь еще осталась. Но Людовик все же гордился своей столицей.