Не графиня и не княгиня, а настоящая королева сидит в нашей коляске.

Но почему она молчит? Хоть бы одно слово сказала, а там я поговорю как следует… И вдруг:

— Что там такое? — раздается тонкий женский голос.

Маленькая ручка в серой перчатке протягивается по направлению к показавшейся Балаклаве.

Быстрым движением поворачиваюсь на козлах, не без опаски обнимаю глазами королеву и отвечаю:

— Это Балаклава… Здесь во время войны погиб многочисленный флот. Один водолаз, нырнув до два, видел эти суда…

— Когда это было?

— В прошлом году, — не задумываясь, твердо лгу я.

Королева удивлена. Мне нравится приподнятая бровь над серым ясным главам.

Стелятся сумерки наступающего вечера. До Байдар еще десять верст. Королева забилась в угол коляски и молчит и не смотрит.

Зато я беспокойно верчусь на козлах, заглядываю в коляску, надолго сохраняю в зрачках моих образ красавицы и перебираю в уме несколько ярких полосок из ее жизни, известных мне из рассказов Миши.

Она дочь бессарабского помещика, миллионера. За красоту, а может быть, и за огромное состояние король Милан взял ее себе в жены. А потам, с обычной для королей жестокостью, создал такую обстановку, что дочь помещика отказалась от высокого королевского звания, ушла из дворца, вернулась на родину, и вот сейчас я везу ее в Ялту.

Не знаю почему, но я ни о чем другом не могу думать, как только о бывшей королеве. Моментами мне даже становится жаль ее: «Бедняжка, носила корону, была вхожа во все царские дворцы, а теперь сидит одна-одинешенька в мищиной коляске и, наверно, страдает…» Вот и Байдары. Встречает нас сам Осипов, заранее оповещенный телеграммой. Лучшая комната убрана со всею тщательностью и вниманием. Освещена двумя лампами. На столе бархатмая скатерть с узорами. Кровать блещет чистотой. На окнах живые розы. И сам Осипов в новом костюме.

Королева приказывает подать чай. Я иду к воротам.

Люблю выглянуть из ворот и посмотреть на лежащее у подножья горы море. Всегда оно неожиданно появляется, и всегда меня радостно поражает этот безбрежный простор и далекие-далекие горизонты, но сейчас вечер с черным небом, украшенным бисерными узорами сверкающих звезд. Заглядываю за ворота и вижу огромный золотой шар, катящийся по водной пустыне. Это — месяц.

От него тянется к самому берегу серебряный зыбкий мост.

А по обеим сторонам моста в темных глубинах вод горят, сверкают и трепещут маленькие огни. Догадываюсь, что ночное небо с поднимающейся луной отражается в воде, и прихожу в волнение: такой картины я никогда еще не видал.

Бегу в гостиницу, открываю дверь в комнату пассажирки и говорю:

— Не хотите ли посмотреть на восход луны?

Королева стоит у зеркала с распущенной косой. Она чуть-чуть поворачивает голову, обдает меня ледяным взглядом серых глаз и движением руки указывает мне на дверь. И ни слова.

И кончается сказка. Нет королевы, нет красавицы, а есть холодная женщина, чужая и недоступная. Ну и пусть так… Не нужна она и мне.

Ухожу в купеческую, пью с Данилой чай, закусываю сладкими булочками и ложусь спать.

На рассвете меня будит Осипов.

— Вставай… На восход солнца пора…

Быстро вскакиваю и кулаками тру сонные глаза… Я уже привык к подобным встряскам: часто приходится на рассвете водить приезжих господ на вершину Байдар.

Выхожу во двор, у колодца промываю студеной водой глаза и направляюсь к королеве. На мой длительный стук в дверь раздается сонный, капризный женский голос:

— Не мешайте спать. Сама позову, когда надо…

Возвращаюсь на свое место и мгновенно засыпаю.

Солнце выходит из-за гор, когда Осипов вторично будит меня и велит итти к пассажирке. Застаю королеву сидящей на постели в одной сорочке.

— Дай умыться. Принеси холодную воду и чистый таз…

Выкатываюсь из комнаты с горячими иглами в глазах.

Мне стыдно, неловко и в то же время чрезвычайно любопытно. И пока я исполняю приказание, не перестаю про себя повторять: «Почему ей не стыдно?.. Ведь я мужчина… Неужели. не видит, что скоро должны у меня вырасти усы!..» Приношу большой белый таз, кувшин холодной воды и, стараясь не глядеть на пассажирку, направляюсь к двери. Но королева меня останавливает:

— Погоди, ты мне поможешь…

С этого момента я не выхожу из состояния сильного смущения и неловкости. И все, что происходит, до того необычайно, что кажется мне сном. Но когда красавица сбрасывает с себя рубаху, войдя ногами в таз, и приказывает мне поливать ее из кувшина, я окончательно теряюсь, и кувшин качается в моей дрожащей руке.

Дальше идут уже мелочи — обтирание тела лохматой простыней, пахнущей духами, свертывание длинных волос в узел и последние слова:

— Ступай, ты больше мне не нужен…