– Ребята! – вдруг подскочил Генка. – А трех часов-то еще нет! Мы, наверно, успеем увидеть пароход, когда он пройдет под мостом! Ну, хоть руками помашем!

И мы помчались, прихватив горн с вставленным мундштуком – чтобы потрубить пароходу.

...Мы не успели. Когда выскочили на мост, пароход уже прошел под ним и был метрах в двухстах...

Мы помахали ему вслед, но без надежды, что Темчик смотрит назад и увидит нас.

Рыжий подул в горн, но хриплые звуки были совсем не похожи, на ясный сигнал боевой трубы.

– Дай сюда! – велел Генка. Размахнулся и бросил горн в реку.

Все понимали, что так и надо. Никто не сумел бы играть так, как Темчик. А если хуже, это будет... ну, несправедливо.

Я все же сказал:

– Мундштук-то надо было вынуть. Я бы отдал его вожатой...

Мне хотелось сделать что-то честное. В память о Темчике.

– Чего уж теперь-то... – вздохнул Генка.

– Ладно... – сказал я.

Пароход уходил за поворот. И вдруг загудел.

Я подумал: “А вдруг это Темчик, вырвавшись от матери, взбежал на капитанский мостик и попросил капитана попрощаться с нами?.. Со мной...”

...И здесь я сам прощаюсь с Темчиком. Со своей ненаписанной п?овестью.

Зачем я изложил в дневнике этот сюжет? Путано, неуклюже... Наверно, просто потому, что повесть не отпускала меня.

Бывает так, что какая-то начатая вещь берет автора в плен, и нельзя от нее освободиться, пока не напишешь. Хотя бы через силу. Хотя бы вот так, для себя.

Теперь, изложив все это на бумаге, я освободился. Хотя понимаю, что повести нет по-прежнему... Есть только записи о событиях, которые меня долго толкали к этому неполучившемуся сочинению. Реальные события и еще – несколько придуманных эпизодов и деталей.

Интересно все-таки подвести итог и разобраться: что было на самом деле и чего не было?..

19. 04. 97

Так что же все-таки б ы л о из того, что я хотел написать?

По сути дела, все б ы л о. Почти... Был случай с путевкой и ражим пожарником, были игры. Был горн и (увы!) факт похищения мундштука, была история с катанием на плотах, с костями на обрыве и с перепугавшимся за нас маленьким часовым. Была – во всех деталях – гнусная сцена с ТТ, орущей “писят восьма!”

То есть, если брать каждый случай отдельно, то он, как любят сейчас говорить, “имел место”.

Но случаи – это как кирпичики. Понятно, что из одних и тех же кирпичиков можно построить разные сооружения.

Задумывая повесть, я, конечно, укладывал “кирпичики” по собственному плану. Видимо, в этом и состоит труд литератора. Я переставлял события, менял иногда имена, выстраивал по-своему причинно-следственные связи. Скреплял “кирпичики” раствором фантазии. А раствор этот был замешен на ощущении давнего детства, на моей любви к старому кварталу, на его поэзии, которую я тогда ощущал интуитивно...

Я рассказываю об этом подробно потому, что не только ненаписанная повесть “Однажды играли...”, но и многие другие, написанные (“Тень Каравеллы”, циклы “Шестая Бастионная” и “Золотое колечко...”, недавно законченная “Тридцать три – нос утри”) – появились на свет по тем же правилам.

Да, я свободно обращался с “кирпичиками” фактов.

Например, противную Тоську Мухину (вернее, девчонку, которой я в повести дал такое имя) я перенес в компанию нашего квартала из другого места – она обитала за Тюменкой, недалеко от моего дома на Нагорной. Она действительно была такая вот... Ябедничала на двух своих двоюродных братьев в надежде, что ей “посчастливится” присутствовать при “воспитательном моменте”. И бывало, что ей “везло”. И это не Амирка, а я однажды обозвал ее “гестапницей”, и мы тогда разодрались, и она пустила мне кровь из носа – это меня и спасло. При виде крови моя противница с визгом бежала...

А сестра Игорька в нашей компании на самом деле была не такая подлая, хотя и тоже вредная...

Случай со сгоревшим сортиром я излишне драматизировал (взял за основу похожий случай в школе). Пожар уборной в нашем дворе и правда был, но слабенький, его залили двумя ведрами сами жильцы. И возник он не из-за мести брату ТТ, а из-за головотяпства Рыжего и Амирки, которые там курили и нечаянно подожгли валявшиеся в углу газеты. Разборки и взбучки были именно по этому поводу ...

Теперь – главный вопрос. Его можно сформулировать классической фразой: “А был ли мальчик?”

Да, был ли вообще Темчик-то?

Был. Правда, звали его Гена, Геня, Генчик. Но я это имя уже использовал в другой повести, пришлось придумывать новое.

Это был девятилетний мальчуган, появившийся в нашем квартале и живший там недели три – приехал и уехал.

Но вот тут-то все и дело. В субъективном восприятии фактов и людей.

Когда я потом, через много лет, спрашивал приятелей детства, помнят ли они Генчика, они пожимали плечами. Один только сказал: “А, это который в панамке бегал...”