«Сама ты гангрена! — чуть не взвыл Коля. Страх ожег сильнее боли. — Наворожишь еще!» Но только сказал сквозь зубы:

— Ладно, вяжи… Только промыть бы сначала…

— Тогда бежим к морю!

И побежали было, да тут голос за спиной:

— Что, ребятки, беда приключилась?

Незаметно оказался рядом человек в длинном темно-сером подряснике, в черной скуфейке, из под которой торчали пегие пряди. Высокий, сутулый, с редкой бородкой и очками на утином носу. Не поймешь — старый или не очень. Голос хрипловатый и ласковый.

Длинными пальцами незнакомец аккуратно взял Колину руку ниже локтя, нагнулся, чуть не уронив очки, кашлянул:

— Изрядно… Однако же не смертельно. Пойдемте ко мне, чада, моя келья неподалеку. Там и займемся врачеванием.

Он пошел, шурша подрясником по листьям, головкам и колючкам высокого разнотравья. Коля — следом, Саша — позади всех. Раза два незнакомец оглянулся на Колю с улыбкой: не бойся, мол. Он слегка похож был на Бориса Петровича — и взглядом своим сквозь очки и тем, что при каждом шаге так же по-птичьи дергал вперед головой. Под грубым подрясником двигались острые лопатки. Коля опять, уже насухо, рукавом вытер щеки.

Келья оказалась каменным сарайчиком, сложенным частью из брусьев ракушечника, а частью… из обломков колонн, капителей и мраморных кусков со следами орнамента. Две небольшие колонны стояли по краям двери, сверху на них лежал карниз какого-то древнего херсонесского дома.

Дощатая дверь со скрежетом уехала внутрь от толчка ладонью.

Внутри оказалось светло — солнце падало сквозь широкое застекленное окно с частым церковным переплетом. А утварь убогая — топчан под суконным одеялом, некрашеный стол, такие же табуреты и косоватые, но крепкие полки вдоль стен. На полках вперемешку книги, терракотовая посуда, бутылки разной формы и величины…

Совсем неяркая при солнце горела перед большим образом Спасителя лампада.

Хозяин кельи закашлялся, подержал ладонь у груди, словно загоняя кашель внутрь. Глянул чуть виновато.

— Как вас звать-то, птички Божьи?

Они сказали свои имена разом и сбивчиво, но хозяин разобрал.

— Ты, Николай-свет, садись к столу да руку клади на него. А ты, Сашенька, дай-ка с полки вон тот зеленый пузырек…

В глиняной плошке хозяин принес воду, куском очень белого холста промыл Колин локоть, потом откупорил флакон.

— Не бойся, больно не будет.

Коля и не боялся. Слегка пощипало, зато прежняя боль растворилась во влажном холодке. Пока этот неожиданный спаситель бинтовал руку прохладной холщовой лентой, Коля смотрел по сторонам. Он разглядел, что посуда на полках — не обычные кринки и корчаги, а скорее всего, древние горшки, амфоры и кувшины. Некоторые были склеены из черепков. Кое-где черепков не хватало — чернели дыры. А в дальнем углу стояли амфоры побольше. Одна — совсем громадная, с Колю ростом. Сбоку от нее белела мраморная голова какого-то древнего мужа с отбитым носом и печальным взглядом. У другой стены светилась расколотая каменная плита со строками вырезанных греческих букв…

— Ну вот и готово, — хозяин кельи похлопал Колю по руке. Покашлял опять. — До свадьбы заживет.

«При чем тут свадьба!» — Коля мельком глянул на присевшую у окна Сашу и ощутил, как опять затеплели щеки.

— Спасибо… святой отец.

Это «святой отец» прозвучало как-то слишком по-книжному, но как еще обратиться, Коля не знал. Посопел и спросил: — Простите… а как вас зовут?

— В монастыре называют брат Андрей. А вы, если хотите, можете звать отцом Андреем. Не для чина, а поскольку я вправду вам в батюшки гожусь, а то и в деды.

— Спасибо, отец Андрей… А скажите, вот это все вокруг… это вы сами собрали?

— Кое-что сам. А иные вещи принесли разные люди. К нам ведь нередко приезжают археологи, те, что древности раскапывают. Из Петербурга, из Москвы, из Киева… А я определен настоятелем нашим к ним в помощники да в сторожа. Такое у меня послушание… А я и рад. Старину я люблю, и жизнь у меня тут спокойная, помогает размышлениям… Говорят, в скором времени устроят здесь выставку откопанных редкостей, тогда это все, что видите, там, я думаю, пригодится… — Он опять покашлял, вытер губы холстинкой. — Ну а вы, дети мои, чем тут заняты? Просто так гуляете или с каким интересом?

И тогда Коля сказал… сказал то, что зрело в нем незаметно, будто давно уже, а сейчас вдруг сложилось в несколько слов:

— Отец Андрей, можно я вам исповедуюсь?

Тот быстро нагнулся над Колей, дернул себя за бородку.

— Но ведь… оно не по закону. Я не священник, а простой монах. Исповедоваться надо батюшке, в храме, в своем приходе. А потом — причастие…

— Ну да, я знаю… Но я читал, что иногда могут исповедовать и монахи. Например, на поле боя или на корабле или… ну, если какие-то необычные условия…