Шрифт:
— Они ж, нехристи, пропили половину!
— Еще сколько лишних слов скажешь понапрасну, не спросясь, столько плетей сверх отмерянного и получишь, — пообещал опальному боярину Великий Князь. — Считай, Вавила, слова его пустые и поносные. И чтоб ни одного не пропустил.
— Добро, осударь. Ни одного словечка не пропущу, будь покоен, — заверил властителя начальник базарной стражи, следивший здесь за порядком.
«Праведник» сразу замолчал и больше никак не обмолвился, покамест его не припекло совсем.
Тем временем доброхоты из толпы под надзором одного из мечников взвесили зерно с первого воза.
— Один берковец [115] и пять фунтов! — раздалось от обоза. — Зерно сорное, с позапрошлого года!
— А должно быть тридцать пудов, — сообщил Дмитрий Иванович. — И зерно то должно быть отборным, посевным!
Дьяк заскрипел пером.
И каждый раз, как мечники от весов выкликивали количество зерна, князь отмечал двойное, а то и значительно большее воровство. ..
115
Берков'eц — древнерусская мера веса: десять пудов.
Со взвешиванием наконец покончили. Стали смотреть скотину. И это вызвало большое оживление в толпе.
— Конь-то сей знатный мне ровесник! — весело закричал из толпы седобородый дед. — Стой, да я ж узнал энтого мерина. Мы когда-тось, лет этак пятьдесят назад, отбили его у татар. Знатный конь, на нем сам царь ордынский бурдюки с кумысом возил! Так скакун сей и тогда уж без зубов ходил!
Толпа откликнулась на это сообщение громогласным хохотом и веселыми присказками. Великий Князь поднял руку, требуя тишины. Ревизия слободского хозяйства продолжалась. Записи показали, что у новопоселенцев только этого обоза было украдено три лошади, шесть коров и бык. Дьяк через глашатая объявил народу о нехватке у слобожан семенного зерна всякого (ржи, пшеницы, проса, ячменя, гороха, овса, гречихи) около трехсот пятидесяти пудов!
— Ну что, Фролка, отвечай народу за деяния свои неправедные, — зловеще-спокойно приказал Дмитрий Иванович.
— А чо? Чо ты спрашивашь-та? Аль сам не допетрил? — нахально отозвался боярин. — Продали да пропили, а скот с доплатой променяли. А на меня валят!
Услыхав столь явную напраслину, слобожане возмущенно загалдели и все, как один, поворотившись к Божьему Храму, истово перекрестились, отводя от себя незаслуженный навет.
— А ну, Фролка, и ты Богу поклянись! — потребовал Великий Князь.
— А чо клясться-та, — по-прежнему дерзко отвечал Фрол Лиса-Кошкин. — Ты погляди на их рожи, Митька: кто они, а кто я? Болярин я древнего роду-племени, от самого Добрыни нить жизни моей тянется, от времен Киевского Великого Князя Святослава Игоревича! Аль забыл про то? Так поспрошай родню мою! Поспрошай!
По-видимому, именно на древность рода и на заступничество многочисленной и могущественной на Руси родни крепко надеялся преступник. Другие воры, все до единого, давно уже стояли на коленях и молили великого князя о помиловании, обещая троекратно возместить ущерб.
Дмитрий Иванович встал. Над площадью повисла тишина.
— Я сам, — раздался его зычный голос, — с дружинами своими кровию братской поливаю поля бранные! По крупицам Русь собираю! Из последнего добра своего людям русским отдаю, чтоб они на рубежах отчины нашей стеной от татарского зла встали! А вы-и?! — Великий Князь смолк на мгновение, как бы захлебнувшись последней фразой. — А вы-и! Мне-е! Нож в спину!.. Слово мое таково. Вору Фролке пятьдесят плетей принародно, потом руку корыстную — долой! Болярства его лишаю властью, Богом мне данной! А земли, села и весь скарб в казну беру на укреп Земли Святорусской! — Над полем Кучковым висела густая оглушающая тишина. А Князь продолжал: — По исполнении слова моего отправить вора Фролку в темницу монастырскую! Пусть грехи свои перед Богом замаливает!
— Смилуйся, осуда-а-арь! — наконец-то грохнулся на колени Фрол Лиса-Кошкин, только теперь сообразив, что «Митька» не испугался ни его сильных родственников, ни его самого.
Великий Князь Московский и Владимирский слушать вора не стал, закончил приговор словами:
— Остальным — по двадцать пять плетей! И все уворованное тотчас вернуть обездоленным! Поселянам же с добром на земли свои отбыть и стать там твердо! Податей им в казну мою не платить четыре лета!
Глава седьмая
Самострел — оружие грозное!
Как победить врага? Вопрос, который во все времена ставит перед собой полководец, если он не самовлюбленный тупица. Впрочем, перед лицом смерти и тупица иногда над этим задумывается. Да поздно уже — войско его разбито и повержено в прах, и собственная жизнь ему прощальной рукой машет!
Но как победить врага, землей твоей владеющего, — задача во сто крат труднее. К тому же если этот враг вот уже полтораста лет считается неодолимым.