– Что?

– Что там такое?

Напирающие сзади тела с силой протолкнули застывшего в дверях Кудрявого дальше в зал.

– Вот те раз! – И в этом голосе наравне с удивлением угадывалось присутствие некоторой доли разочарования. Небольшой доли, но все же...

– Вот те раз!

– Вот те раз...

Обескураженные воры разбрелись вокруг П-образной геометрии столов, разыскивая свои места по открыткам с кличками, разложенным среди столовых приборов – Сатана каждый раз зачем-то рассаживал их по-разному. При этом все бросали недоуменные взгляды в сторону центра – сегодня зал выглядел осиротевшим, пустым. Исчезло главное – знаменитый толчок выжившего из ума, как считали многие, пахана. Место, где, как казалось совсем недавно, его монументальное седалище было установлено на века, сейчас было неотличимо от остального пола – оно было выложено паркетной плиткой, тщательно подогнанной к старой. Выглядело, словно здесь и не было ничего никогда...

Гости расселись. К трапезе никто не приступал, сначала следовало дождаться хозяина, но приглядеться к несомненно и непременно вкусной, – благодаря специально нанятому Сатаной повару, – жратве было нелишним. Все уже притерпелись к некоторым специфическим побочным эффектам этих, ставших почти каждодневными, обедов; традиционный для таковых запах дерьма с каждым разом смущал воров все меньше, поэтому, обнаружив сейчас отсутствие стульчака, у многих возникло чувство, словно утеряно что-то, успевшее стать для них дорогим, даже жизненно важным – некая изюминка, придававшая их посиделкам остроту, благодаря чему посиделки эти казались мероприятиями куда более высокого ранга, нежели обычные воровские сходки, становясь чем-то наподобие тайных сборищ масонов. Даже гигиенические пакеты, на манер раздаваемых в самолете, были давно упразднены за ненадобностью, хотя после первого, экспериментального, обеда, вызвавшего позорную желудочную слабость Кудрявого, они по распоряжению Сатаны предусмотрительно раскладывались на столе согласно количеству участников собрания.

И не только в потере – в виде столь хорошо вписавшегося в антураж, по сути ставшего в нем главным предметом – стульчака было дело. Все интуитивно чувствовали, что предмет этот был как-то связан с поведением вдруг изменившегося Сатаны, с его творческими обедами, неизменно сопровождавшимися обсуждениями всевозможных театральных и телевизионных постановок, клипов, пьес, сценариев, к чему все не только привыкли, но что для большинства уже стало необходимым, подобно воздуху. Благодаря каждодневным поэтическим сходнякам воры здорово поднаторели во всевозможных технических деталях и тонкостях шоу-бизнеса, с напыщенным видом вели высокоинтеллектуальные беседы, запросто обсуждали последние новинки театральных и кинематографических постановок, азартно заключали пари, кто кого «побреет» нынче в Каннах: Михалков ли Скорсезе, либо Сокуров – Спилберга, а то, может статься, всех их в очередной раз возьмет да и перекроет Ларс Фон Триер в соавторстве с Кареном Шахназаровым. Теперь же у всех появилось дурное предчувствие, что все это утеряно для них навсегда, как утерян сам толчок, ставший для всех символом настоящей поэзии и творчества вообще; и данное обстоятельство не могло не навевать легкой, почти поэтической грусти, которая охватила всех – даже Стеклянный, Оловянный, Деревянный не стали на сей раз исключением...

– Интересно, дописал ли Сатана свой новый сценарий? – не обращаясь к кому-то конкретно, произнес Ржавый. – Боюсь, как бы не сгинул тот паренек в тайге... И дернул же его черт ломануться в побег зимой – опыта-то еще нет! Как там у него было... «О дайте, дайте ж мне свободу! – с надрывом процитировал он фразу из последнего творения Сатаны, – ведь ментовскОе рабство я не в силах превозмочь!»... – Вопросы Ржавого повисли в воздухе – ими он только ковырнул только что полученную всеми жестокую душевную рану.

– Они сейчас будут, – доложил, выйдя в центр зала, Череп в традиционном для сходок последнего времени фраке, к которому настолько привык, что теперь просто не представлял, как обходился без него раньше. – Хозяин собираются...

Заметив в его глазах странный, непонятного значения огонек, воры насторожились. Никто не знал, что еще может выкинуть Сатана, но в том, что это будет нечто неординарное, не сомневался никто. Проводив удалившегося «метрдотеля» подозрительными взглядами, все умолкли. Никому даже и гадать не хотелось, что им вскоре предстоит увидеть – все равно бесполезно, равно как и спрашивать об этом Черепа.

– Может, у Сатаны запор? – высказал предположение Дырявый. – Последнее время у него был нехороший стул. Стареет наш пахан, стареет...

– Если бы у него был запор, он отменил бы сходняк, – возразил Гнилой.

Все уже давно догадались, что время творческих сходок Сатана тщательно увязывал с работой своего кишечника, подгадывая таким образом, чтобы выброс излишков, образовавшихся в процессе жизнедеятельности его старческого организма, по возможности совпадал с окончанием трапезы – десертом. Когда однажды у него случился трехдневный запор, воры вконец истомились, ожидая очередной сходки, тем более что предстояло обсуждение очень и очень интересного проекта – сценария из жизни правильных авторитетов, единство которых с помощью недозволенных в приличном воровском обществе приемов хотят расколоть беспредельно подлые спецслужбы. Специально для этого сценария Сатана придумал несколько удачных стилистических ходов, что, по мнению большинства, безоговорочно выводило его и без того достойное высших похвал творчество на качественно новый уровень, ставя его вровень с другими мастерами художественного слова, наподобие давно почившего графа Толстого. Сходство усиливалось тем более, что маститый покойный под конец жизни тоже поехал крышей, объявив войну мясу и поставив во главу жизненного угла обязательную физическую нагрузку; в частности, невероятно полезный в своей утомительности, облагораживающий духовно крестьянский труд...

Когда минутой позже раздался тихий мерный гул неизвестного двигателя, напряжение достигло апогея. Что-то негромко громыхнуло за дверью и двое самых нетерпеливых даже приподнялись в возбуждении, пожирая глазами вход. Заметив осуждающие взгляды остальных, более выдержанных, они взяли себя в руки и опустились на стулья, сделав вид, что поднялись, дабы дотянуться до какой-то еды. Теперь за двустворчатыми дверьми что-то булькнуло, и вдруг обе половинки с треском, сопровождаемым грохотом падающей штукатурки, обрушились в зал, сокрушенные мощным ударом какого-то тяжеленного тарана. Двое сподручных Сатаны, – счастливые обладатели стильных шрамов, – секунду назад готовившиеся открыть двери, сейчас, погребенные под их напрочь снесенными створками, бестолково барахтались среди деревянных обломков, тщетно пытаясь подняться.

Опытные гости моментально вскочили и, поскольку оружие огнестрельное правилами сходок было запрещено, ощетинились подручным оружием в виде столовых ножей и вилок, приготовившись дать отпор кому-то или чему-то неведомому, чем бы это неведомое ни являлось. И, в следующий миг лишившись от невероятного зрелища сил, опустились на свои места, а столовые приборы с веселым стуком попадали на пол.

– Сатана... Это уже слишком!.. – прошамкал Лысый, у которого от сильного потрясения выпала вставная челюсть.