— Да? И куда?

— В Питер.

— Один?

— Да нет, с невестой.

Андреевна улыбается:

— Что ж, желаю удачи.

— Спасибо. До свидания.

— До свидания. До свидания.

Ганс и Немец греются под ласковыми лучами, сидя на ящиках. Почему-то сегодня с утра нет ни одной машины.

— О, Родион! Садись, посиди с нами! Давай рассказывай, как отдыхается, — улыбается Ганс.

Я смотрю на него и вспоминаю сентябрьский день, когда меня Николаевна отправила на помощь Пестрякову. Она отправила меня потому, что не вышел Ганс, который женился. Кто бы мог подумать, что он попадет к нам, приживется и останется навсегда. Да и что значит "к нам"? Тогда я еще работал с Шацким на "пэтах", тогда еще не было такого понятия, как "нам". Еще не было Корнюшина, еще я не знал Лысого.

Еще не знал, но уже встречал. В первый же вечер, когда я шел в шесть, а не в пять в душ, он спросил меня, устал ли я. А услышав, что такие пацаны, как я, не испытывают усталости, засмеялся, и выдал, что попросит перевести меня на их ленту, где нагрузку можно почувствовать. Лысый сказал тогда, что я еще не видел настоящей работы. И это была чистая правда. Впрочем, на этом заводе устают не от настоящей работы. От настоящей работы на 4 ленте, так же, как и от настоящих друзей, здесь не устают.

Андрюха стал рассказывать в своей обыкновенной грустно-неторопливой манере, что "Женька с нами больше нет", что Хохол запил, а Лысый ходит сам не свой. Лента распалась".

Я иронично отвечаю, что стоило мне только уйти в отпуск, как они все начали творить не пойми что.

— Это точно.

Андрюха смеется. Его, похоже, не берет ничто. Его глаза внимательно рассматривают что-то там, впереди, где растет трава на бетонном возвышении. Но только он смотрит сквозь это "нечто". Он о чем-то думает, не позволяя грусти затопить существо полностью.

Немцу, похоже, все равно. Его заботят другие вещи. Такие мелочи, как Корнюшин, Хохол и Лысый — не трогают. Он знал их слишком мало. Как не заботили и меня люди, работающие вместе с Лысым на этой ленте, когда я только перешел к ним. Когда увольняли Олега, Женю и всех других, сильно ли это беспокоило меня? "Здравствуй грусть", не более.

Мне приходит в голову, что также будут себя чувствовать пацаны, когда лента будет уходить не с завода, а в могилы. Легкая грусть, не более.

Я спрашиваю у немца, не мог бы он сделать мне туфли.

— Снимай их прямо сейчас. Через неделю будет готово.

Он улыбается — это шутка.

Я захожу в цех к Лысому, где он усиленно снимает с ленты ящики, снимает по-своему, со скоростью мысли. Он просит Ганса постоять вместо него, а когда Андрюха принимает работу, выходит поговорить со мной и покурить. Как выяснилось, после увольнения Хохла он снова закурил.

— Да, Родон, Женька теперь тоже нет. Ну, не будем о грустном. Расскажи лучше, как дела у тебя обстоят.

Он задумчиво слушает, кивая головой.

Я прощаюсь с пацанами. Они начинают возвращать долги. Я пытаюсь отказываться, но они стоят на своем. К остальным деньгам добавляются еще три сотни. Я обнимаюсь с Лысым, с Гансом, с Немцем. Они еще не знают, что я уйду. Еще не знают.

Подхожу к железной дороге, и кого же я вижу, спускающимся ко мне? Это же Люций, легок на помине.

Прозвище "Люций" Женек получил благодаря мне. Именно я рассказал ему про купленную зимой книгу "Люцифер", в которой были поэмы и романы, посвященные дьяволу. Женек заинтересовался, и я принес книгу. Он читал ее в автобусе, по дороге на работу, читал в цехе, когда не было работы, читал по вечерам. Он почти что начал цитировать ее, поэтому-то Лысый принялся звать его Люцием. Женек не обижался.

— А я иду забирать документы.

— Я знаю. Давай, рассказывай.

— Да этот толстый хряк во все виноват, Андреевич.

— Это какой?

— Начальник цеха "пэтов". Ну, который ходил все время, ругался на тарников.

— Я думал он заведует тарным цехом.

— Заведовал. Теперь повысили — он главный по "пэтам".

— Ну, и что же случилось?

— Я отпросился у него в субботу, съездить в деревню, крышу поправить. Наутро автобус сломался. Ну, такое бывает, сам знаешь. Я ему позвонил с мобильного, предупредил. А он начал меня материть. Толстый ублюдок. Можно подумать, я запил или еще что-нибудь… И главное, я приехал в этот же день, денег потратил на попутку, но доехал. Прихожу в цех, а он говорит, что я напрасно прибыл, говорит, чтобы собирался и уе… отсюда. Я ему сказал, чтобы это он уе… Пошел к Андреевне, написал заявление. Она стала меня отговаривать, дескать, она меня еще не перевела по документам к этому Андреевичу.

— А ты? Что же ты не согласился опять к пацанам?

— Родь, понимаешь? Какой смысл? Всю жизнь грузить эти долбанные ящики?

— Жень, ты же целый год уже отработал, так какой же смысл увольняться вот так, несуразно?

— Достало уже все!

— Ты же не накопил еще денег?

— Не накопил. То есть машину-то я уже сейчас могу купить, только какую? Не могу больше — эта работа осточертела. Каждый день одно и тоже. Я приезжаю, ужинаю, полчаса читаю, сплю, а наутро — опять ящики.

— Тебе же скоро в отпуск, Жень, ну, ты что?