Блики от свежеокрашенных стен озарили комнату, превратив ее в таинственный не то рай, не то ад. И Настя была в самом центре этого таинственного Ничто.

Мы потеряли группу.

По деревянной лестнице поднялись на крышу, где в определенное время весело стреляла пушка, возвещая о движении времени.

Я предложил дождаться выстрелов, но Настя опасалась, что группа уйдет, а она не взяла с собой сумочку. Что делать, если автобус уедет? Найдем ли мы гостиницу в Стрельне?

— Пойдем, раз ты боишься.

Когда мы уже были внизу, она неожиданно взорвалась:

— Что ты все время меня учишь? Я не твоя ученица. Ты не мой учитель.

— Успокойся. Возьми себя в руки, не психуй.

— Да пошел ты на…!

Она посмотрела на меня и осеклась.

— Что ты сказала?

Я увидел в ее глазах испуг, и одновременно почувствовал прилив ледяной ярости, когда разум отключается, а ледяная волна охватывает сначала голову, потом сердце. Я знал, что побледнел. Потому что раньше, еще в школе, те, кто наблюдал меня в такие моменты, говорили, что я бледнею, я знал также, что желваки на скулах моих начинают играть. Я почувствовал, что могу ударить ее.

Вслед за яростью пришло спокойное понимание…

И так же спокойно пришла мысль о том, что все кончено. Оттого, что все кончено, мне стало неудержимо легко. Будто напряжение всего этого года ушло.

Она идет по аллее. Медленно бредет, ожидая, что я позову.

Монеты, могилы императоров, которые я пытаюсь сфотографировать. Иностранцы с фотоаппаратами.

Храм освещен. Солнце заполнило интерьер. Какой-то странный полосатый отсвет играет на гробницах, на иконах. Я перешагиваю через солнечные лучи. Я могу познакомиться с любой женщиной, имею право с любой провести время, но я даже не хочу этого делать, не потому, что знаю — "это невозможно", а потому что это помешало бы наслаждаться свободой, которую я, наконец, обрел.

Теперь становится совершенно ясно, что Настя не принесла мне ничего, кроме зла. Как же я мог любить? Это становится загадкой. Сейчас я совершенно определенно понимаю, что не люблю ее. Мне удивительно понимать, что еще некоторое время назад я был убежден в обратном. Неужели уход чувства, одного только чувства, способен так кардинально изменить образ мыслей?

Картины жизни в Петербурге, но уже без Насти. Вот я работаю в пивоварне "Балтика", работаю, разумеется, грузчиком, кем же еще? Вот после работы я тороплюсь в "Эрмитаж", в "Русский музей", наслаждаюсь произведениями великих мастеров, а потом… Действительно, а что потом? Я больше не был автором. Я не считал себя ни учителем, ни писателем. Я был лишен творчества. Их отсутствие, намеренно ли, случайно ли, было прикрыто суетой, тщетой работы, бесполезным прожиганием жизни, нелепой любовью, любовью, которая не сулила творческого взлета.

Мердок. "Черный принц". Я осознал, что любовь должна приводить к творческой активности. А раз мое чувство к Насте бесплодно, то какая же это любовь?

Помимо меня и Насти за столом разместились наши соседи: пресловутая духовная девушка и жена рязанского "представителя власти". Одна тихо поддерживала разговор, другая же допустила типичную ошибку людей неделикатных, начав расспрашивать. Несмотря на характер вопросов, я отыскал золотую середину, умудряясь не разглашать информации — с одной стороны, и не оскорблять человека вопрошающего — с другой.

— "Белые ночи — светлые ночи в начале лета, когда вечерняя заря сходится с утренней и всю ночь длятся гражданские сумерки. Наблюдаются в обоих полушариях на широтах, превышающих 60 ®, когда центр Солнца в полночь опускается под горизонт не более чем на 70 ®. В Санкт-Петербурге (ок. 60 ®с. ш.) белые ночи продолжаются с 11 июня по 2 июля".

Мы сможем увидеть разведение мостов. Вокруг было полно кафе, но нам вход в них был заказан. Оставалось поужинать пресловутой колбасой, побродить по набережной, насладиться прелестями Невы.

В громкоговоритель зазывали прокатиться на любовной лодке — моторном катере, который пройдет под разведенным мостом, считалось, что это — верх романтики. Желание, загаданное влюбленными в такой вот момент, укрепленное даром Неве, обязательно сбудется.

Люди, зазванные красивой историей, охотно покупали билеты.

Мы брели по набережной в какую-то даль, туда, где некоторое время назад скрылось солнце, не забрав света. Мы добрались до какой-то небольшой набережной. Это место, помещавшееся рядом с памятником шкиперу, напоминало миры Александра Грина.

Пробил час. Выстрелы возвестили время. Мы увидели, как начинают расходиться части гигантского моста, как машины остановились, чтобы дождаться соединения и продолжить путь. По мне, так лучше бы части никогда не сошлись. Именно сейчас, когда город разделился, в нем почувствовалась какая-то странная цельность, та, которую я подспудно чувствовал с самого начала. Я полюбил город, город, в котором разводят мосты.

Катера плавали не более пяти минут. Затем высаживали туристов, набирали новых и продолжали.